«Темно, как в жопе у негра» — первая оформленная мысль стремительным соколом  пронеслась в голове, расправляя свои чернильно-черные перья, красуясь так и этак, пока глаза пытались рассмотреть хоть что-то в той кромешной тьме, что царила вокруг. В нос ударил приторно-сладкий, насыщенный запах сирени. На задворках сознания жалобно тренькнуло дурное предчувствие, а вслед за ним пришла очередная осознанная мысль: «А кто притащил ко мне в квартиру цветы? Тем более мою любимую сирень…живу то я одна». Дурное предчувствие, осознав свою силу, вылезло из укромного уголка, облизываясь в предвкушении, отравляя своим смрадным дыханием, дрожащую, как осиновый лист душонку, вот-вот готовую улепетнуть куда подальше. Попытка отбросить тяжелое, жаркое одеяло и встать, успехом не увенчалась – одеяла просто не было, вместо него и привычной пижамы ощущалась какая-то струящаяся легкая ткань, которую используют для пошива длинных, летних платьев.  Какого дьявола я сплю в платье?!
 Глаза по-прежнему ничего не видели, хотя им уже давно пора было привыкнуть к окружающей темноте. Попытавшись встать, я здорово приложилась лбом, и теперь недоуменно ощупывала преграду перед собой. Преграда была низкой, хорошо, если между моим телом и ней было сантиметров двадцать. Под пальцами ощущалась скользкая, прохладная ткань, очень напоминавшая атлас, та же ткань ощущалась и под головой, по той же ткани скользили локти, упиравшиеся в бортики моей…кровати ли? Босые ноги ласкали нежные, прохладные  кисти сирени — так вот откуда взялся этот приторно-сладкий запах. Дурное предчувствие торжествующе взвыло в моем сознании, а я словно ждала этого жутковатого сигнала, чтобы со звонким щелчком сложить все кусочки мозаики.
— «Да это же гроб, черт возьми! Меня похоронили заживо…» — жуткая мысль на мгновение заморозила мой разум, укрыв его под ледяной коркой ступора, на лбу выступил липкий, холодный пот, а из груди вырвался душераздирающий, хриплый вой. Выпавшее из ступора тело, лишенное разума принялось отчаянно биться в попытке выжить, выбраться из этого ожившего кошмара, слишком реального, чтобы быть правдой. Сведенные судорогой пальцы шарили по атласной обивке, пытаясь зацепиться за скользкую ткань, разорвать душную тьму, выбраться, выбраться отсюда…
***
— «Мамочка…мама…мне страшно, мамочка» — рыдания сдавили грудь, не давая возможности вдохнуть даже ту отвратительно-теплую жижу в которую превратился воздух, щедро пропитанный запахом сирени, моим страхом и потом. Сбитые в кровь колени саднили, в пальцах поселилась тупая ноющая боль, тело наливалось свинцовой тяжестью, а  обычный вдох становится непосильной задачей – настолько густым, и спертым был воздух.
— Мама, — пересохшие, искусанные губы, расползаются в стороны, рот некрасиво искривляется, и рыдания вновь сотрясают мое тело. Превозмогая слабость и боль, я все еще отчаянно скребусь в крышку гроба, в какой-то иррациональной попытке выбраться. Лежать и ничего не делать, спокойно дожидаясь скорой смерти слишком страшно. Обрывки скользкой ткани щекочут мое распухшее от слез лицо, боль от очередной щепки, загнанной глубоко под ноготь, уже не ощущается так остро, глаза запорошены кусочками лака, покрывающего дерево изнутри.
Новая волна паники накрывает мой разум, тонущий в этой непроглядной, чернильно-черной тьме. Судорожно вздыхая, набираю полные легкие воздуха, силясь заорать, что есть мочи – у меня получается. С хриплым, диким  криком, больше похожим на клекот гарпии, я просыпаюсь.
        
Невероятное облегчение затопило мое воспаленное сознание: «Сон…это просто сон, очередной кошмар…Господи, хорошо-то как». На искусанных губах появляется легкая, счастливая улыбка, и мне становится откровенно плевать, что помимо крови на губах ощущаются жесткие чешуйки лака, а в воздухе по-прежнему разлит густой, приторно-сладкий запах сирени.
— Это просто сон, – шепчу я, тихо, хрипло посмеиваясь. Милосердная тьма укутывает мое исстрадавшееся сознание мягким одеялом, и я засыпаю, не замечая, что дыхание вздымает мою грудь все реже и реже.
Это просто сон.