Предрассветное время, с точки зрения северян, это нечто совершенно особенное. Тот момент, когда абсолютная тьма медленно, но верное рассеивается, с каждой минутой становясь все светлее и светлее, прозрачнее, когда ясно, что ежеутренняя победа Ахеса-громовержца не за горами, и вот-вот спадут магические оковы с Ока Богов, наложенные коварными Темными Богами. И засияет горизонт, окрашиваясь жертвенной кровью, ведь пробуждение Ока это по сути рождение. А какое же рождение обходится без боли и крови? Северяне, как суеверный народ, очень чтили момент рассвета. Каждый житель северных долин и предгорий, достигший нужного возраста считал своей святейшей обязанностью ежедневно встречать рождение Ока Богов, вознося краткую хвалу Ахесу-громовержцу за то, что в очередной раз спас свой народ, за то, что позволил Оку Богов родиться вновь и принести свой животворящий свет в мир людей. Даже будучи в рабстве.
Поэтому,  Кошка перед тем, как смежить веки попросила старую липу разбудить ее до рассвета. И мудрое дерево вняло просьбе слабого маленького человека, зашелестев листьями как раз перед рассветом, когда небо приобрело тот жемчужный оттенок, готовясь окраситься первыми каплями крови новорожденного Ока Богов.  

    Пожалуй, это было первое более менее приличное пробуждение Кошки с тех пор, как она попала в рабство. Сначала караван, где долгий сон был непозволительной роскошью, затем поединок с Колхо и Мир Духов…весьма насыщенное времяпрепровождение, но хорошему полноценному отдыху явно не способствующее. Впрочем, насладиться предрассветными часами и вознести хвалу Ахесу девушке не дали. От серой громады каменного дома-монстра отделилось два пятнышка, сию же секунду направившиеся к старой липе, стоявшей в дальнем конце двора. Кошке не нужно было гадать кто это – итак все ясно. Колхо и Тир, разумеется. Больше некому. 
Дикарка подобралась, по привычке зашарив по поясу, в поисках успевшей стать родной рукояти ножа. Привычного оружия на месте не оказалось и девушка досадливо поморщилась сообразив, что так спешила поскорее убраться из каменного дома вчера вечером, что напрочь забыла об оставленном там оружии. Не то чтобы она так уж опасалась Колхо и уж тем более Тира, но береженного, как говорится, Бог бережет. Доверять этим двоим, Кошка точно не собиралась. Черт знает, чего можно ждать от проклятых имперцев.
    Стряхнув сонную расслабленность, словно капли воды, дикарка вся подобралась, чуть наклонившись корпусом вперед, готовясь в любую минуту вскочить с облюбованного места у корней старого дерева, и подороже продать свою жизнь, если понадобиться.
    Однако, Тир и Колхо шли совершенно не таясь, брать ее в клещи не собирались, и вообще вели себя кК-то странно. От северянки не укрылось ни откровенно паршивое настроение имперца, ни совсем свежий синяк, ни свежие шрамы на теле оборотня, готовящиеся вот-вот исчезнуть. Эти двое подрались что ли? И если так, то почему Тир до сих пор жив и даже не особо пострадал? В бытность свою Харгу дикарка всякого наслушалась об имперцах, особенно часто поднималась тема рабства. Однажды, маленькая северянка видела того, кто сумел вырваться из цепких лап проклятого народа. Вернее то, что от него осталось. Кости, обтянутые желтоватой кожей обильно испещренной черными пятнами, загноившимися глубокими ранами и царапинами. Одна рука несчастного была сломана и была замотана какой-то грязной тряпкой, а когда шаманы и женщины северян сняли эти самодельные повязки, только жесткий самоконтроль и доводы разума не позволили этим людям немедленно собрать отряд и напасть на проклятых тварей, не иначе как по ошибке, называющих себя людьми. Под повязками обнаружилась нечто, когда-то бывшее локтевым суставом, сейчас представляющее из себя месиво  из осколков костей, разорванных мышц и связок, обильно сочащееся гноем и кишащее личинками трупных мух.
Страдалец не прожил долго. Ни шаманы ни женщины так и не смогли заново зажечь его искру – слишком мало сил у него осталось. Слишком много ушло на то, чтобы добраться до родных земель.
Но лицо своего земляка, сумевшего удрать от имперцев, северянка помнила очень хорошо. Вернее это было даже не лицо, а страшная маска, состоящая из черных синяков и бордовых струпьев засохшей крови. Только ярко-синий глаз сиял нестерпимой яростью в глубине оставшейся целой глазницы. Этот взгляд дикарка тоже помнила куда лучше, чем хотелось бы.
Дикарка ощерилась в зверском оскале, подобравшись – будь ее зверь с ней у того непременно поднялась бы шерсть на загривке. Но зверя не было. И это воспоминание несколько отрезвило северянку, в конце концов, глаза ее не обманывали и Тир действительно не выглядел зверски избитым. Да и остальные слуги Колхо, если подумать тоже не выглядели забитыми и  запуганными до полусмерти. Но расслабляться было еще рано.
     Занятая своими переживаниями, Кошка пропустила слова имперца мимо ушей, услышав только конец предложения, когда Колхо потребовал описание ритуала наречения имени.
     Не веря своим ушам, дикарка свирепо ставилась на имперца, точно надеясь просверлить в представителе ненавистного народа дыру, ожидая, что тот вот-вот  откажется от своих слов. Но Колхо и не думал отказываться, только проявлял все больше нетерпения. Тогда северянка перевела взгляд на небо – до рассвета оставалось чуть больше получаса, она должна успеть.
    — Ритуал наречения проводится на рассвете. – Начала девушка, переводя подозрительный взгляд с имперца на оборотня и обратно. –  В чаше смешивается кровь дающего имя и кровь принимающего имя. С первыми лучами солнца, когда первые капли крови Ока Богов окрасят небеса, дающий должен назвать имя, а принимающий выпить кровь и принять его. И тогда дающий говорит слова закрепления. А принимающий должен все это время стоять в круге, ибо ночь темна и полна ужасов. А человек без имени – лакомая добыча для Темных Богов, уже проигравших утренний бой, но еще не покинувших поле битвы.
     
Пока дикарка говорила медленно, тщательно выговаривая непривычные слова шаманского языка, то и дело сбиваясь на родную речь и язык жестов, Колхо внимательно слушал, ни единым жестом не выразив неодобрения или каких-то других эмоций, кроме утреннего раздражения.
Тир к тому времени успел принести неглубокую плошку, предназначенную для смешивания крови. До рассвета оставалось не больше трехсот ударов сердца.
Кошка подобрала сухую ветку, так удачно оставленную старым мудрым деревом, вычертила и замкнула круг. Глядя прямо в светлые, в предрассветных сумерках, кажущиеся прозрачными, глаза имперца, дикарка тщательно выговаривая каждое слово, произнесла форму наречения имени.
— Скажешь, когда там начинать – произнес имперец, вместе с Кошкой уставившись на горизонт.
Дикарка только кивнула в ответ.
Небо постепенно приобретало теплый оранжевый, даже скорее персиковый оттенок – это спадали оковы наложенные темными силами на Око Богов. Вот-вот брызнут первые капли крови, знаменующие рождение небесного светила. Северянка резко дернула головой, давая знак, что пора начинать.
  — Ахес-громовержец, услышь меня! – Начал говорить Колхо, слово в слово повторяя слова, сказанные дикаркой, полоснув лезвием по руке. В чашу полилась темная, практически черная, густая кровь.
— Аррахта да будет мне свидетелем, — на этих словах, Кошка прокусила себе запястье, вытянув руку над чашей. Теперь в плошку закапала кровь северянки, разбавляя чересчур темную и густую имперскую кровь.
— Перед рождением Светлоликого Оорхата, сына и мужа вашего, нарекаю эту женщину именем Шанту. Да будет оно служить ей защитой и оберегом от тьмы и зла до самой смерти и после до нового рождения. Да будет так.

Стоило имперцу произнести последнюю фразу и протянуть северянке плошку с кровью, как небо в считанные секунды окрасилось кроваво-красным, а на горизонте забрезжила нестерпимо-яркая белоснежная полоса. Как и положено, с первыми лучами новорожденного Светлоликого, дикарка выпила содержимое чаши запрокинув голову, жадно словно дорвавшийся до еды нищий глотая пресную, густую, отдающую металлом жидкость. Когда же пить стало нечего, северянка принялась слизывать остатки крови со стенок плошки, ловко орудуя языком и совершенно не обращая внимания на присутствующих здесь имперца и оборотня. Да и какое ей было до них дело, когда с каждой слизанной каплей в ее теле разгорался самый настоящий пожар, наполняя мышцы силой, заставляя сердце биться сильнее и чаще, подготавливая слабое человеческое тело к принятию Имени. Как только последняя капля была слизана, северянка отбросила несчастную посудину в сторону и почти в ту же секунду рухнула на колени, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не уткнуться носом в землю. Тело начала бить крупная дрожь, сотрясая застывшую в столь странной позе Кошку, вырывая из груди хриплые протяжные стоны и гортанные смешки. Какое рождение обходится без крови и боли? Кровь она уже получила – настал черед боли. Новая волна дрожи заставила дитя северных земель повалиться на бок, свернувшись в позе эмбриона, подтянуть колени к груди и впиться зубами в костяшки на руках, чтобы не выть от боли, заживо раздирающей ее тело на части. Вытерпеть. Не сдаться. Не сломаться. Терпи, Шанту, терпи. Рождение это всегда больно, лучше терпеть эту боль, чем медленно подыхать безымянной. Терпи, северное дитя, терпи.
Перед затуманенным болью взором девушки предстало темное пятно. То и дело меняя очертания, пятно то расплывалось, становясь почти прозрачным, то вновь собиралось, становясь чернильно-черным, пока не приняло форму огромного  черного кота. Кот с любопытством воззрился на человеческое существо корчащееся подле его лап, сгорающее заживо, но не сдающееся, сквозь стиснутые зубы шепчущее -  Шанту. Шанту. Шанту.
  — А ты упорная – хмыкнул голос в голове у северянки, принадлежавший странному коту, на мгновение заглушив даже ту адскую боль, что терзала ее тело, заставляя сильнее впиваться зубами в руки, почти насквозь прокусывая кожу. – Сгодится. Носи мое имя, дитя северных земель. Да будет оно тебе оберегом и защитой.
Поднявшись на четыре лапы, кот прыгнул куда-то в пустоту, расплывшись бесформенной кляксой, постепенно исчезающей, словно чернила, смываемые водой.
 А несколько ударов сердца спустя северянка почувствовала, что лежит на земле, скорчившись в позе новорожденного и пребольно впивается в собственную руку. Хотя, по сравнению с тем, что она только что пережила эта боль не казалась существенной. Но руку все же убрала. С трудом перевернулась на спину, разминая застывшие в болезненной судороге мышцы, и издала хриплый смешок. Затем еще один. И еще. А после и вовсе залилась счастливым хохотом, с перепачканными в крови губами, искусанными и порезанными руками, она лежала на земле и смеялась, чувствуя как бурлит в крови сила ее нового имени, привыкая к новому телу, устраиваясь словно кот на домашней подстилке, топчется, царапается, крутится вокруг самого себя.
Спустя несколько ударов сердца, сила успокаивается, замирает где-то под сердцем, там, где раньше Кошка чувствовала своего зверя. Но зверя больше нет, и тоски по нему тоже нет. Это Харгу тосковала по своему зверю. А у Шанту зверя не было, Шанту сама была зверем в какой-то степени.
Северянка повернулась на бок медленно, неуверенно поднялась, словно заново привыкая к своему телу. Чуть пошатывается, но вполне себе уверенно стоит на ногах. Теперь ее зовут Шанту.

Блуждающий по двору взгляд наткнулся на Колхо и Тира, настороженно наблюдающих за ней. Ни один ни другой ничем не показали, что их заинтересовало то, что только что  происходило с Кошкой. А ей и не надо было. У нее есть имя, черт возьми! Вот теперь можно и пободаться с судьбой, надеясь выяснить кто кого поборет пусть и в роли раба. В конце концов это всего лишь пять лет. Не так уж много, если вдуматься.
Согласно кивнув на слова Колхо о том, что сейчас ей принесут поесть, северянка сделала несколько шагов, пересекая черту круга и опускаясь на полюбившееся ей место у корней старой липы. Быстро умяв принесенные припасы, северянка посвятила какое-то время разминке, восстанавливая контроль над свои телом, и к тому времени, как имперец во второй раз вышел из дома, двигалась едва ли не лучше, чем прежде.  Как раз то, что нужно, чтобы отправиться вслед за Колхо в город. Зачем – не совсем ясно, но ее это не особо интересовало, по крайней мере, пока. Оружие ей кстати так и не отдали. Новоиспеченная Шанту гневно сузила глаза, недовольно дернула уголком рта, но промолчала. По крайней мере, пока.
Оказавшись в городе, северянка куда как спокойнее отнеслась к толпам народа, кишевшего на улице, во-первых, зрелище хоть и не привычное, но все же не новое, а потому смирить свое желание убраться подальше было куда как проще. А во-вторых, вокруг имперца всегда было свободное пространство, толпа как-то незаметно рассеивалась вокруг Колхо, словно опасаясь вставать у него на дороге. Отметив этот факт, северянка тряхнула головой и в следующую секунду услышала вопрос имперца насчет волос. Однако, с ответом она не спешила, позволив себе подумать несколько мгновений.
— Нет, не запрещает. – Пожав плечами, произнесла северянка. Она, признаться и сама уже подумывала о чем-то таком. Уж очень ее внешность напоминала Харгу. Но Харгу-то больше нет, есть Шанту. И Шанту никак не должна была быть похожей на потерявшую своего зверя глупую Харгу. На волне этих размышлений, дикарка решила задать вопрос, интересовавший ее последние минут пятнадцать, не меньше – У вас здесь красят тело? Надолго. Так чтобы рисунок оставался на всю жизнь?