Джозеф Малкольм Суонен

Сын ремесленника, создававшего различные изделия из древесины: игрушки, музыкальные инструменты, домашнюю утварь – все, что пригождалось другим и за что можно было выручить звонкую монету на пропитание. Семья была большая, шумная, сплоченная. У Джозефа было три старшие сестры, два брата, пять племянников с обеих сторон. В отличие от остальных, пошедших по стопам родителей и сосредоточившихся на изготовлении изделий из древесины и кожи, Джозеф больше любил извлекаемые из этих инструментов звуки, он заслушивался гармонией, восторгался всякий раз, когда во времена сезонных ярмарок попадал на службу в собор Всесоздателя и окунался в божественное, возвышенное пение хора, оттененное тонкими, пронзительными нотами виел, едва заметных на фоне голосов юношей, возносивших хвалу Строителю.

Когда-то давно Джозеф верил в Всесоздателя. До того момента, пока не оказался на острие меча и огня.

Это произошло быстро и одновременно с тем ужасно медленно, когда казалось, что в его распоряжении все время мира, чтобы предотвратить и уберечь. Но он ошибался. Он был всего лишь маленьким мальчиком, которому не перевалило даже за первый десяток зим, что он мог противопоставить вооруженному отряду наемников, профессиональных бойцов, не гнушавшихся вырезать мирное население, грабить и поджигать дома?

Лишь только чудесная случайность – господин маг из центральной провинции на пути по своим мажеским делам не погнушался остановиться переночевать в их небольшом тихом поселении – спасла половину жителей от смерти. Но не спасла семью Джозефа, чей двор в три дома первым попался разбойникам.

Случилось это поздно вечером, когда полная луна уже выкатила свой сырный лик на черный небосвод и холодно осветила поблекший мир смертных.

А потом полыхали языки пламени, деревянные дома занялись ярко, голодно, охотно, словно только и ждали момента посыпаться на жильцов огненным дождем и опалить всю их прежнюю жизнь колдовским пламенем, черным как сама ночь, ослепительным, ярким. Когда семья с криками вывалила во двор, заметалась в попытке затушить пожар, их поджидали острые клинки.

Джозеф не знал, что творится вокруг, его маленькое сердечко отбивало в груди болезненно быстрый ритм, волосы скукоживались от опалявшего их жара, но он продолжал бегать по горящему дому, ослепший от ужаса, способный воспринимать только удушливый, пропитанный гарью воздух, и ужасные крики его родственников, которых снаружи поджидал страшный зверь о десятка металлических зубов. В маленьких ручонках Джозеф крепко сжимал гриф своей виелы, чувствовал, как струны впиваются в ладони, как смычок разрезает кожу до крови. Сокровище, единственное, что он догадался схватить, как только проснулся от криков и жара и черного дыма.

Снаружи доносились мерзкие хлюпающие звуки, с какими обычно разрезают тушу свежеубитого зверя, но оставаться в пылающем доме сил и возможности больше не было – губы потрескались и во рту появился привкус крови, руки, ноги и лицо больно стягивало коркой ожогов.

Выбежав на блаженно холодный воздух, Джозеф налетел на вооруженного мужчину и, не удержав равновесия, упал. Струны виелы, не выдержав напряжения, с жалобным звоном лопнули, больно ударяя по рукам мальчика и рассекая их в кровь. Но Джозеф этого почти не почувствовал. Он видел только окровавленное тело матери, в широко раскрытых глазах которой читался ужас, а одной рукой она тянулась к горевшему дому, пальцы взрыли напитавшуюся кровью землю в последней конвульсии отчаяния.

Треск пламени. Крики соседей. Шипение. Звон стали. Хлюпанье сапог по красной грязи. И отдающиеся в голове эхом хлюпающие звуки вгрызающихся в плоть мечей, хруст трескающихся костей.

Но мама не могла умереть, верно? Не могла, она жива, должна быть жива, должна!

Не обращая внимания ни на что вокруг, Джозеф на четвереньках подполз к телу матери, все еще сжимая в руке бесполезную уже виелу, смычок остался лежать там, где он упал.

— Мама, мамочка, проснись… — заскулил мальчик, приглаживая растрепанные тронутые сединой волосы, поправляя сбившийся ворот платья. Полностью игнорируя рану в животе и растекшуюся алую лужу.

Голос срывался, но Джозеф начал без слов выводить мелодию, колыбельную, которую мама часто ему пела, когда он был совсем маленький. Особенная, только их одних мелодия, которую они вместе сочиняли, которая изо дня в день могла меняться. Джозеф сел на землю, положил голову матери себе на колени, начал ее укачивать, как маленькую девочку, уговаривая проснуться. Его руки никак не могли остановиться, он гладил волосы, размазывал кровь и грязь по щекам, сжимал ладони – и все это под аккомпанемент постепенно крепнувшей мелодии, которая лилась, не желала успокаиваться и замолкать.

Джозеф не заметил, когда именно руки его перестали болеть, он не заметил, когда вокруг него кругом собрались люди, он не заметил, как одни начали перешептываться, а другие – утирать слезы. Он продолжал покачиваться вперед-назад и выводить свою тихую мелодию, пока совсем не охрип.

Потом мягкие руки подняли его с земли, укутали в плотный плащ, пахнущий лесными ягодами и медом и, кажется, куда-то понесли.

Мастер Аарон, маг, заезжавший тогда к ним в городок, забрал Джозефа к себе, когда стало ясно, что в мальчике проснулась магия. Никто не возражал, поскольку самоучки всегда представляли большую опасность для окружающих.

Всю дорогу до Каренгейда, города, где маг жил, Джозеф тихо напевал себе под нос одну и ту же мелодию, и всю дорогу Аарон ощущал исходящие от мальчика волны целительской магии, все больше убеждаясь в своей удаче. Он, разумеется, не был совсем бесчувственной сволочью – не настолько он еще постарел – и потому по мере сил пытался привести новообретенного ученика в чувство. Судя по всему, немалую роль в его успехе сыграла и целительная мелодия Джозефа, потому что, попав в Каренгейд, мальчик буквально ожил.

Учитель всегда говорил ему уделять как можно больше внимания своей музыке. Он всегда утверждал, что классическая магия не захочет полностью подчиниться Джозефу, и тот должен оттачивать свое собственное мастерство. Только после того, как к семнадцати годам Джозеф досконально изучил свою необычную способность и научился создавать ситуацию, благоприятствующую написанию нового музыкального заклинания с нужными параметрами – только после этого мастер Аарон начал обучать его классической магии. К большому удивлению юноши сосредоточившись на стихии огня. У него с огнем были связаны самые темные воспоминания, из которых рождались смертельные мелодии. Огонь не был ему другом.

Но постепенно Джозеф начал слышать его гармонию. Он мог часами сидеть и смотреть в огонь, находить все новые и новые сочетания нот, до которых никогда бы сам не додумался. Воздух был слишком непостоянным и спокойным, вода – слишком умиротворенной, земля – слишком ритмичной и тяжелой. Только огонь умел увлечь за собой в танец без оглядки на опасность.

Только с огнем Джозеф мог танцевать.

И именно пламя нашептало ему слова, звуки, которыми можно было открывать запертое, успокоить зверя и отвести взгляд. Эти огненные слова Джозеф никому не говорил, понимая, что стоит кому-то другому услышать строго выверенные сочетания, как те потеряют силу. Даже учитель Аарон о них ничего не знал, потому что Джозеф всегда с большой осторожностью и тщанием относился к своим личным изыскам.

Да, классические заклинания стихийной школы, которым обучались ученики Аарона, у Джозефа удавались плохо, они требовали много энергии и сосредоточенности. Однако вскоре он наловчился незаметно для окружающих вплетать в заклинания огненные слова, и дело сразу пошло на лад.

Огонь всегда был рядом. Он был везде, куда бы Джозеф не посмотрел. Конечно, обывателям не понять, что даже в травинке есть пламя, в каждом человеке есть пламя, и не то метафорическое, о котором любят говорить воины, ощутив тень своего внутреннего источника. Огонь – основа всей жизни. Изменчивый и непокорный, он в своем танце рождал все вокруг. Джозеф однажды это понял так же ясно и отчетливо, как и то, что его зовут Джозеф Малкольм Суонен. А если все состоит из огня, то огненные слова будут действовать не только на пламя и магическую энергию.

Теория Джозефа не понравилась учителю – так уж вышло, что Аарон вопреки всему верил в Строителя, и иногда Джозефа это несказанно раздражало – и постепенно их отношения портились, поскольку Джозеф от своих убеждений отступать был не намерен.

Последней каплей стало событие, произошедшее после очередного «концерта», который по просьбе учителя Джозеф давал его гостям. Тогда он уже, наверное, полгода довольно тесно общался с Фридрихом, и постепенно между ними нарастало некое напряжение, выплеснувшееся как раз после концерта. Фридрих налетел на него в коридоре, прижал к стене, впился в губы голодным поцелуем, на который Джозеф ответил не менее голодно – неделю назад Фридрих научился говорить таким сочным баритоном, что у молодого человека чуть крышу не сносило. Самому же Фридриху явно больше нравилась тонкая бледная шея Джозефа, на которой он и принялся оставлять засосы. Совсем потеряв голову, они напрочь забыли обо всем, за что и поплатились.

Мастер Аарон застал их «на горячем», и начал поучать их, сдабривая свои возмущения заклинаниями, недостаточно сильными, чтобы всерьез покалечить, но довольно болезненными. Разумеется, слово за слово, Джозеф ответил, Фридрих добавил, Аарон взбесился еще сильнее. Когда Джозеф шепнул несколько огненных слов, и заклинание мага обернулось против собственного создателя, молодой человек понял, что ему надо срочно делать ноги.

Так он и поступил, не рискуя звать Фридриха за собой – тот слишком сильно ценил свое положение ученика мастера Аарона и хотел овладеть всеми таинствами магии, чтобы согласиться на безрассудный побег. Даже несмотря на то, что рисковал оказаться с промытыми мозгами.

Только благодаря огненным словам Джозеф успел достаточно быстро собрать все свои немногочисленные пожитки и уйти.

С тех пор он не задерживался на одном месте достаточно долго, чтобы у мастера Аарона не возникло желание наведаться в гости или послать кого-то из своих учеников, зарабатывал на хлеб то как бард, то как маг, то как целитель, и, в общем-то, жил весьма неплохо – бедным путешественником-оборванцем точно не выглядел, хотя и путешествовал исключительно пешком, время от времени набиваясь в попутчики к селянам с повозками и развлекая их игрой на виеле, если у тех возникало желание его слушать.

Но Джозеф не просто так путешествовал. Он следовал огненным словам и искал кусочки мозаики в окружающем мире, мозаики, которая бы еще подробнее поведала ему, как огонь течет в каждом живом существе и дарует жизнь. Он искал мелодию, произведение, которое позволит открывать тайны и видеть непознанное. Которое позволит понять мир. И, возможно, научиться влиять на него.

Иногда ему снились кошмары, когда пламя из ласкового и игривого друга превращалось в голодного зверя, жадно рвущего на части и опаляющего самые отдаленные частички души. Оно было тяжелым, смоляным, напитанным кровью, и всегда шло рука об руку с влажным чавканьем пожирающей плоть стали. В таких кошмарах даже огненные слова не спасали, Джозеф оставался беспомощным, один на один с яростной стихией, снова маленький мальчик с израненными лопнувшими струнами руками, которыми он пытался закрыться от невыносимого пламени.

После таких кошмаров шрамы на ладонях всегда краснели, а лик солнца казался глазом хищного зверя, который пристально следил за своей жертвой. В такие моменты Джозеф не мог видеть не то что пламени свечи – он не был в силах смотреть даже на искорки, поскольку иначе его скручивал животный ужас, а перед глазами мелькали картинки-воспоминания.

Тогда Джозеф закрывал глаза, брал верную виелу и играл, до тех пор, пока тепло солнечного света вновь не начинало казаться ласковыми объятиями возлюбленного.

Огонь тянул его. Манил. Показывал чудеса, дарил свою силу. Но и плату требовал соответственную. Сейчас это были кошмары, но кто знает, что будет потом?

Худощавого телосложения, длинные пальцы, аккуратные черты лица. Если тянул со стрижкой и отпускал волосы, его запросто могли принять за девушку. Стиль одежды перенял от мастера Аарона, и вполне был доволен, менять ничего не собирался. Темные цвета, узкие штаны, рубашка и жилет, длиннополая куртка с узкими же рукавами, плащ с капюшоном – на время пути. Вся кладь состояла из сменной одежды, виелы и инструментов по уходу за ней, еды, нескольких книг, подшивок бумаг со своими наработками, перьев и чернил.

Черные глаза, черные же слегка вьющиеся волосы, светлая кожа, которую не брал никакой загар – Джозеф мог сколько угодно находиться на солнце, он не сгорал и не мучился от жары, его не брал тепловой удар. Если, разумеется, шепнет нужное огненное слово, хотя загар к нему и так и так не приставал.

В силу своей бродячей жизни очень вынослив, но грубой силой обладает небольшой. Хотя как и большинство магов знает упражнения для поддержания тела в оптимальной для чтения заклинаний форме. Гибкий. Предпочитает вообще избегать каких бы то ни было схваток, отводя от себя чрезмерное любопытство разбойников и диких зверей. Прекрасно ориентируется в лесу, но в травах разбирается не то чтобы хорошо – понахватался то тут то там всякого, и пользуется. Продукты хранит в специальных заговоренных мешочках, потому голод ему не грозил. Охотиться не любил, оставлял этот вариант на самый крайний случай.

В поисках кусочков мозаики путешествует как по городам империи, так и по диким местам, хотя в другие страны пока не совался – сначала он должен был обойти Империю. Разумеется, многое Джозеф пропускал по незнанию, но и учиться он не забывал, даже начал практиковать с начертанием огненных слов на предметы и добился в этом некоторых успехов. Тем не менее, его главной страстью оставалась музыка. Красивые голоса. За последние шесть лет Джозеф раз десять находил людей с настолько красивыми голосами, что он почти влюблялся в них. В половине случаев это приводило к постели, причем Джозеф не делал различий между мужчинами и женщинами, ему нравились все, но особенно ему нравились их голоса.

А потом новизна пропадала, так восхищавшие его нотки исчезали, и магия растворялась, оставляя после себя светлую грусть и волнующие воспоминания.

Голос – насыщенный тенор. Поставлен, Джозеф умеет петь, аккомпанируя себе виелой. Выглядит моложе своих 27-ми лет. Взгляд живой, лицо выразительное. Боль умело скрывает. Частично потому, что обладает высоким болевым порогом, частично потому, что немножко мазохист.

В прямом смысле любит играть с огнем – сует руки в костер, зачерпывает язычки пламени, переливает их из ладони в ладонь как воду, расплескивает вокруг себя. В такие моменты в его глазах можно увидеть черное пламя, а на губах – немного безумную улыбку, совершенно не вяжущуюся с образом обычно собранного и воспитанного молодого человека.

Огонь – его жизнь и его смерть. Он родился в огне, когда умерла вся его семья. И в огонь же он вернется.

Для Джозефа огонь – почти божество. Только оно не требует от него ежедневных молитв, не требует поститься, не требует приносить себе жертвы по праздникам в строго определенные дни. Огонь всегда рядом с ним, всегда внутри него. Он каждый день возносит ему хвалу самим своим существованием. И узнай об этом церковники, наверняка спустили бы на него всех псов и искоренили как еретика и язычника. Но Джозеф помнил с детства, как правильно себя вести в присутствии священников. Он не считал зазорным склонить перед кем-то колено – вовремя пропетое тихо огненное слово, и, если его магия сильнее веры священника, тот словно не замечал молодого человека.

Были и ситуации, когда другие маги или просто существа, восприимчивые к магии, приходили, почуяв магию Джозефа. Тогда ему ничего не оставалось кроме как заявить о себе как можно громче, продемонстрировать свою музыку, очаровать вдохновенно подобранными мелодиями, чтобы ни у кого не возникло даже малейших подозрений, что у Джозефа есть еще какой-то секрет. Ему и так хватало того, что по неприятному стечению обстоятельств он умудрился потерять несколько огненных слов – их услышали и осознали другие и захотели узнать их значение.

В самый первый раз он с горем пополам сумел отбрехаться, а ко второму разу уже обзавелся книгой на _1_ языке, достаточно похожем в произношении на огненные слова, чтобы утверждать, что он, мол, учится и иногда путается между _1_ и общеимперским, потому и получаются такие странные сочетания звуков. Жаль, что даже с таким объяснением огненные слова теряли свою силу.

Джозеф при любой возможности старался подтянуть те, которые знал, и выучить хотя бы несколько слов на новых. С его идеальным слухом запомнить произношение труда не составляло, сложнее было воспроизвести, но и с этим Джозеф справлялся.

После посещения нескольких мест «с историей», Джозеф понял, что именно здесь у него было больше всего шансов найти кусочки мозаики, короткие последовательности нот, которые каким-то образом должны были потом соединиться с другими кусочками. Потому и, только придя в Термут и передохнув в таверне, Джозеф направился в «Малварму», искать следующий кусочек своей Песни. Долго там задерживаться он не планировал, главную проблему представлял хозяин дома, некто Витольд Колхо, судя по подслушанным разговорам – довольно неприятная личность. Низкий горбун, вечно таскающий посох, но двигавшийся как мастер меча. Если это тот самый Витольд Колхо, который лет десять назад присутствовал на одном из «концертов» Джозефа у мастера Аарона, то… наверное, это ничего не меняет. Но, возможно, их мимолетное знакомство в прошлом поможет Джозефу заполучить возможность найти Песнь в «Малварме».