— Ничего, просто формальность – не совсем та фраза, которую хотела бы услышать Шанту в гулком здании, приближаясь к двери, к которой приближаться совсем не хотелось. Хотелось удрать отсюда, отойти, щерясь в безумном оскале и огрызаясь на всех, кто попытается хотя бы подойти к ней, чтобы успокоить.

Однако, нечто внутри сдерживало эти дикие порывы. Нечто, засевшее в дальнем уголке разума, оно пульсировало в такт биению ее сердца. И так мощна и неотвратима была эта пульсация, что северянка волей-неволей прислушивалась к ней, и ее накрывало легким покрывалом внешнего спокойствия, чуть притупляя желание ускользнуть из этого дома, от этой непонятной двери. Внутри оказалось ненамного лучше. Нет, обстановка была довольно приличной, хотя по сугубо личному мнению Кошки, здесь не хватало жаркого костра и оленьей ноги на вертеле, да еще плетеных занавесей, на которых ее народ записывал собственную историю и секреты мастерства, доставшиеся от предков. Такие занавеси умели делать только северяне, и читать их могли только люди, выросшие в северных стойбищах.

Впрочем, это все лирика, но стоило девушке переступить порог, как стало ясно, что костер и оленья нога не помогут этому месту. Не поможет этому место даже камлание всех шаманов ее народов и заклинания на крови, даже если шаманы принесут в жертву целое селение. Ничто уже не поможет этому месту. Ничто не спасет от пробирающего до костей холода, не естественного, не физического, но душевного какого-то. Хотелось сесть на пестрый ковер и завыть, хотелось оскалиться и зарычать, хотелось…хотелось…

Северянка не могла понять что с ней происходит, и оттого злилась неимоверно. Наверное, это ее и спасло – первобытная ярость, кипевшая в крови, изгнала могильный холод из костей, вернув телу и пальцам подвижность. Шанту сглотнула комок в горле, сжимая и разжимая пальцы, если бы сейчас завязался бой, от нее было бы мало толку – от этой мысли засосало под ложечкой. Погибнуть, как баран под ножом мясника – что могло быть хуже?

А между тем, пока северянка приходила в себя, между Колхо и хозяйкой комнаты состоялся довольно странный диалог. Кошка поняла хорошо если половину, а потому куда больше времени уделила рассматриванию старухи, чем попыткам понять о чем говорят два имперца.

Таких, как эта женщина, у северян называли маракхи. Слишком старые внешне, они уже не были способны следовать за племенем, нести на себе свои пожитки, рожать новых детей севера, фактически они были бесполезны. Поэтому племя оставляло такую женщину – ставили ей юрту, оставляли достаточно запасов для того чтобы протянуть до следующего лета и прощались. Для племени она была все равно, что мертвой. Редко кто выживает в северных лесах и степях в одиночку. Тех же, кто выжил, называли ведами. Ведами могли стать и мужчины, имевшие несчастье дожить до преклонных лет и вот такие вот женщины, одряхлевшие телом, но не разумом. Веды настолько роднились с северной землей, что были практически неотделимы от нее, они жили долго – намного дольше, чем суждено обычному человеку. Они были в ладу с животным и растительным миром, они могли вылечить любую хворь, и договориться со смертью. Женщины, и мужчины, одряхлевшие телом, но не разумом.

У женщины – хозяйки помещения были все шансы стать вот такой вот ведой. Но Кошка сильно сомневалась, что земля приняла бы такую веду. От вида этой старухи у северянки поднималась шерсть на загривке и стыла кровь в жилах. Нет, не бывать этой женщине ведой, слишком он страшна, слишком она не в ладу с миром и землей. Кошка попыталась отступить на несколько шагов назад, лишь бы оказаться подальше от старухи, но уперлась спиной в дверь. Ей стоило больших, очень больших усилий не отпрыгнуть от проклятой деревяшки подальше, а спокойно отойти. Впрочем, сделать хоть один шаг вперед, ближе к этой женщине, было почти так же сложно. Да хранит ее Ахес-громовержец.

Видимо, Боги услышали ее воззвание, потому что Колхо подошел к ней с новой кожаной полосой в руках.

— «Ошейник» — мелькнула мысль,

оказавшаяся донельзя правдивой. Горбун почти с видимым отвращением снял и отбросил проклепанную полосу с ее шеи, недовольно цокнув языком. Кошка, впрочем, понимала почему, почувствовав облегчение. Непрекращающийся зуд под ошейником работороговца донимал ее неимоверно, но жаловаться ей претило. Новый ошейник таких неудобств кажется не доставлял, Шанту повертела головой из стороны в сторону, пробуя обновку, и в общем-то осталась довольна. Насколько вообще можно было остаться довольной новым ошейником. Впрочем. Ее радовал уже сам факт того, что ошейник одевал Колхо. Если бы к ней подошла старуха за свою реакцию Кошка не поручилась бы от слова совсем.

Присутствие их в комнате было недолгим. Скомканное прощание и горбун стремительно покидает помещение, Шанту только и оставалось, что следовать за ним.

Только оказавшись на улице северянка поняла до какой степени она была напряжена. Разжав судорожно стиснутые пальцы, девушка с удивлением обнаружила на них белые следы, стремительно наливающиеся краснотой, словно она много часов провисела на кхартху-морри – между небом и землей.

— Что это было за место? – хрипло, с ощутимым беспокойством выдохнула северянка, словно не замечая отвратительного настроения Колхо. Впрочем. Она вполне могла и не заметить его, слишком занятая собственными переживаниями от посещения места, где жила старуха-почти-веда.