Джозеф спускался по лестнице, когда услышал встревоженные крики. Он не сомневался, что все это безобразие сопровождалось неслабым магическим выбросом, но не хотел лишний раз напрягать магическое тело – его каналы и так ощутимо ныли физической болью, что было весьма неприятным знаком. Скрипнув зубами, он ускорил шаг.

Будь он не таким уставшим, он бы обязательно задумался, что творит, но сейчас ему самым разумным казалось добраться до спорящих церковников и мастера Колхо и… вероятно, где-то после этого Джозеф собирался успокоить краснорясых своей музыкой, совершенно позабыв, что, вообще-то, она фонила в совсем другом спектре, и ею он не смог бы объяснить выброс магии, имевший место в «Малварме». Уж слишком вредной «Ловушка» оказалась – на данный момент у Джозефа не было ни одной мелодии, которой получилось бы замаскировать произошедшее.

Конечно же, на первом этаже он оказался быстрее, чем в голове у него успел появиться мало-мальски законченный план действий. Оставалось радоваться, что ему хватило ума сначала осмотреть место несостоявшихся боевых действий, прежде чем врываться между двух огней. Зрелище Джозефу открылось уже в коридоре, когда он стал свидетелем того, как рабыня из странного зверя с черной шерстью и кошачьим абрисом вернулась в свой человеческий облик, больше шокировав юношу не самим фактом превращения, а своей теперь уже совершенно лысой головой. Обсидиановый медальон, болтаясь у нее на шее, сверкнул, и юному магу даже показалось, что сверкнул издевательски и сыто.

Потом и мастер Колхо увидел его, одарив таким красноречивым (и кровожадным) взглядом, что на мгновение Джозеф вообще пожалел, что выбрался из комнаты. Когда Колхо ударил рабыню, едва не сбивая ее с ног, этим он привлек к ней внимание мага – Джозефа буквально обожгло белым пламенем любопытства. Ему хотелось поближе узнать действие этой формы «Ловушки», и каким именно образом рабыня сумела направить магию именно на смену формы. Возможно, сказалась угрожающая атмосфера (Джозеф слышал возмущенный говор краснорясых в гостиной), а возможно, дело было в чем-то другом.

Исследовательский интерес, сильный, как приступ голода, тянул юношу вперед, он едва сдерживал порыв воспользоваться магическим зрением, довольствуясь средствами, доступными обычным людям. Наверное, только благодаря своей теперешней ограниченности в использовании магии он и не утонул в узорах энергий, осознал короткий диалог, произошедший между троицей (скривившись, когда после очередного удара рабыня все же не удержалась на ногах).

Первое – мастер Колхо принял рабыню за оборотня.

Второе – Тир, почему-то, с уверенностью утверждал, что она обычный человек.

Третье – небрежно брошенное «на вас».

Если к этому еще добавить необычно яркое и пышное пламя Тира, вырисовывались весьма любопытные выводы.

При упоминании архиепископа Джозеф поморщился, но, услышав приближающиеся шаги краснорясых из гостиной, быстро придал лицу нейтрально вежливое выражение. Услышав, с какой витиеватой любезностью мастер Колхо просит его пройтись вместе с ним в церковь, Джозеф невольно вспомнил мучительные званые вечера, которые вынужден был посещать, будучи учеником мастера Аарона. От перспективы же оказаться на территории краснорясых сейчас, когда его самочувствие было, мягко говоря, не радужным, юноша едва сдержал очередную гримасу, рвавшуюся наружу.

— Увы, мастер Колхо, дела жизненной важности лишают меня возможности немедля посетить светлый храм Всесоздателя. Приветствую, — Джозеф вежливо кивнул краснорясым, которые уже успели выйти в коридор. Их подозрительные взгляды липко скользили по его фигуре, выискивая малейший повод накинуть мастеру Колхо дополнительных обвинений, и Джозефу стоило больших усилий сдержаться и не передернуть плечами. – Господа, сейчас я вынужден откланяться, однако как только мои дела мне позволят, я немедленно навещу пресветлый храм, дабы внести свою скромную лепту в торжество справедливости, — видя, как один из священников набирает воздуха, чтобы разразиться гневной

отповедью на тему «церковь превыше всего, мирянин!», Джозеф добавил: — Послезавтра или, если закончу со срочными делами раньше, завтра.

На ум сами собой пришли новые огненные слова, и Джозеф, недолго думая, мысленно произнес их, несколько успокаивая злых церковников. А потом добавил еще парочку слов – возможно, если они будут поспокойнее, то не станут слишком рьяно рвать те аргументы, которыми мастер Колхо собирался защищаться.

Краснорясые были бы рады спеленать его и, даже если на собственном горбу, но доставить его на допрос, но увы и ах – в сложившейся ситуации, когда не было прямых серьезных доказательств (колебания магического фона, не записанные на информационный кристалл, в теории, не могли служить вышеупомянутым доказательством), положение мага защищало Джозефа от подобной грубости. Им оставалось только поскрипеть зубами и угрюмыми тенями отправиться вслед за мастером Колхо.

Джозеф, не желая терять зря время, с помощью Тиома вернул себе футляр с виелой (кто-то из слуг вовремя подумал головой и убрал футляр из гостиной до прихода краснорясых), а потом максимально быстро направился обратно к «Псу». Ему надо было сменить порванную рубашку и купить новую, еще – записать Песнь. Но самое главное – медитация. Джозеф чувствовал, что за время своего недолгого сна в «Малварме» его тело достаточно отдохнуло, и большая часть усталости имела корни в энергетическом истощении, потому именно с этим юноша и собирался разобраться как можно скорее.

В свою комнату он пришел на закате и, неожиданно для самого себя, целых пятнадцать минут простоял у окна, наблюдая за сменой красок на небе. От розового и рыжего до глубокого ультрамарина – и с каждым цветом приходили ноты, легкие, цветущие легкостью, даже в уме они заигрывали с воздухом, со стенами. Руки сами собой потянулись к виеле, но Джозеф оборвал себя на середине движения. Он чувствовал, что эта мелодия не магическая, потому он мог позволить ей посидеть еще какое-то время у него в голове. У него не было сейчас времени играть и писать ноты.

При мысли о нотах в груди мягко загорелось пламя, теплое и доброжелательное, и юный маг понял, что Песнь ждет своего часа, но не настаивает. Не то что «Ловушка».

Предупредив служанку, чтобы его до утра не смели беспокоить, Джозеф потратил почти полчаса, пока не добился достаточной звукоизоляции от внешних раздражителей – оставалось радоваться, что у него в арсенале имелись необходимые огненные слова, иначе условия для медитации оказались бы далеки от идеальных (пока он говорил со служанкой, он слышал доносящийся из основного зала веселый говор посетителей, как минимум двое из которых начали немелодично напевать какую-то местную песню).

Когда Джозеф только учился медитировать, у него не получалось добиться необходимой сосредоточенности. Его вечно что-то отвлекало, вплоть до неожиданно накатывавшего вдохновения. И мастер Аарон был этим раздосадован – спустя четыре года попыток обучить Джозефа мастерству медитации, он вынужденно признал, что это невозможно. А потом Джозеф ближе познакомился со своим пламенем, и постепенно понял, что изначально неправильно действовал.

Если для мастера Аарона медитация – это неподвижное существование с чистым разумом и открытым каналом к внешней энергии, то для Джозефа это огненный танец. Он узнал это методом проб и ошибок, несколько раз чуть не сжег все вокруг себя (тогда он еще не умел управлять всей той огненной энергией, которую получал).

Сев в центре комнаты, юноша окружил себя барьером – на случай, если пламя вырвется в материальный мир – и погрузился в то состояние без мыслей, когда он сам себе напоминал игривый язычок пламени. На этот раз он водил хороводы с огоньками свечей, позволяя пламени течь по энергетическим каналам, греть их, исцелять одним своим присутствием.

Когда солнце показалось из-за горизонта, Джозеф ощутил это всем своим естеством, словно вышел под яркие лучи из темной пещеры – хотя на самом деле небо едва-едва окрасилось позолотой. В последний раз мысленным взором осмотрев

свое энергетическое тело и удовлетворившись увиденным, Джозеф аккуратно выпутался из ослабевших объятий свечных огоньков и вернулся в материальный мир.

Тихонько покряхтывая, он поднялся с пола и, сняв все барьеры, провел три последовательности упражнений, помогающих телу прийти в норму после долгой медитации. Хотя он и чувствовал себя прекрасно, но последствия истощения еще как минимум день будут напоминать о себе периодической дурнотой. В принципе, вполне адекватная цена за содеянное. К завтраку Джозеф успел записать Песнь на специально зачарованную бумагу, которая для всех остальных казалась девственно чистой (осторожность лишней не бывала), потому в зале трактира он сидел вполне довольный жизнью, одетый в запасной костюм коричневых цветов. После раннего завтрака он планировал наведаться в «Малварму» и, как минимум, извиниться за свое поведение. Желательно, конечно, было бы еще узнать, что такого мастер Колхо рассказал церковному совету – дабы потом не оказалось, что неосторожным словом Джозеф испортил его объяснение. А еще разъяснить, правильно ли Джозеф понял по поводу того, что Тир – оборотень.

Человек полагает, а Всесоздатель располагает, как любят говорить в церкви.

Джозеф едва прошел квартал, когда его окликнул до боли знакомый голос, от которого раньше у него просто крышу сносило. Сразу вспомнились все жаркие взгляды, все напряжение, от которого воздух между ними буквально искрился. Юный маг вздохнул и мысленно прочитал успокаивающее заклинание, не рискуя прибегать к огненным словам. Еще раз вздохнув, он обернулся, наблюдая, как приближается знакомая фигура – более высокая, да, но, тем не менее, чрезвычайно знакомая. Не раз и не два в фантазиях Джозефа появлялись и эти бедра, и длинные ноги, и выразительные губы.

Десять лет они уже не виделись – ни разу с того самого вечера, когда мастер Аарон застал их после концерта целующимися. Теперь перед ним наверняка был совершенно чужой человек. Первая ласточка из прошлого, которое, похоже, не желало вот так просто отпускать Джозефа на волю.

— Здравствуй, Фридрих. Какими судьбами? – он растянул губы в приветливой улыбке, настороженно наблюдая за бывшим почти-любовником. В голове роились бесконечные мысли на тему «почему он здесь», и ни на один из возникавших вопросов Джозеф не мог ответить с должной уверенностью. Он только знал, что при виде Фридриха вместе с жаром и копившимся сексуальным напряжением всплывали и не самые приятные воспоминания.