Жгуты магии опаляли, огненными плетьми охаживали как самого Джозефа, так и реальность вокруг – ему едва удавалось сдерживать материальное проявление этого пламени, но он собственными костями ощущал, как непокорное заклинание своенравно извивается, скручивает его разум и волю, пытается сломить и подчинить. Даже Джозефа, хозяина мелодии, ее создателя, заклинание не желало признавать своим полноправным мастером. Оно жадно тянуло из него Пламя.

Юный маг почти испугался – и хищная «Ловушка» воспользовалась его слабостью, почти вырвалась на свободу.

Чувствуя, как руки жжет пламя солнца, Джозеф постарался отстраниться от эмоций, повысил голос и продолжил напевать все известные ему защитные заклинания, вплетая в них мгновенно рождавшиеся огненные слова – и медленно, мучительно, с кровавыми полосами от жгутов, но «Ловушка» подчинялась его воле.

Какая своенравная. Наверняка характер достался от северянки – жители севера ведь всегда слыли очень гордыми и порой совершенно безбашенными.

Сворачивая жгуты, лепя из них амулет, который будет верно служить и защищать свою хозяйку, Джозеф держался на ногах из последних сил. Его тело ломило от усталости, комната, черная после ослепительной колыбели амулета, крутилась каруселью, губы уже сами по себе выговаривали огненные заклинания, с каждым звуком все больше приближая окончание этого неожиданного ритуала.

Джозефу страшно было подумать, какими паршивыми последствиями для него обернется столь вопиющее нарушение правил хорошего тона, но сейчас все же было важнее закончить с амулетом. Иначе магия вновь вырвется из-под контроля, а на повторное ее укрощение у Суонена уже не хватит сил.

Когда последний огненный лепесток завернулся и застыл черным стеклом, Джозеф успел только в ужасе посмотреть на сжавшегося в комок Тира, которого заметно потряхивало, когда зрение мага заслонило чернильное пламя. Маг резко обернулся к источнику огня, он уже знал, что это Витольд Колхо – только у него он видел такое странное застывшее пламя, которое сейчас бушевало неподвижной и безмолвной бурей (интуиция вопила «Неправильно! Ненормально! Неестественно!»). Джозеф даже собирался рискнуть и в открытую применить огненные слова, потому что, по правде, от ярости этого человека у юного мага внутри скручивался холодный комок животного ужаса, и встречаться с этой яростью лицом к лицу не хотелось совершенно. Может, это и было нечестно по отношению к мастеру Колхо, но Джозеф все-таки вспомнил, что вообще-то хочет жить, а не сложить голову в погоне за своей Песнью.

Он открыл рот, чтобы извиниться, но из-за полетевшей ему в голову палицы был вынужден произносить урезанную версию отражающего заклинания, а потом мир закружился хороводом и в затылке ярко вспыхнула боль. Проморгавшись, Джозеф с удивлением обнаружил, что лежит на полу, а Колхо сидит сверху, больно прижимая левую руку коленом к полу – в голове еще успела вспыхнуть тревожная мысль «Где амулет?», а потом ему на лицо обрушился град ударов. Уже секунду спустя во рту появился привкус крови, звон эхом отражался от висков и затылка, гулял в голове, танцевал на пару с мигренью.

Все еще слабый после ритуала, Джозеф вяло барахтался, пытаясь выбраться из-под неожиданно тяжелого мужчины, безуспешно отворачиваясь от его кулака – юноше едва удавалось вдохнуть, что уж там говорить о каких-то заклинаниях или даже огненных словах. Все происходило слишком быстро, а «Ловушка» позаботилась о том, чтобы оставить ему лишь крохи от обычного уровня магии.

Если бы это была реальная схватка, Джозеф бы наверняка уже был мертв. Печальный факт, такой же реальный, как и то, что мастер Колхо прекратил его бить. Вместо этого он сжал ему горло, пресекая все попытки заговорить, и хотя это лишало мага его главного оружия, отсутствие ударов помогло ему немного прийти в себя, глотнуть неожиданно густую магию, разлитую в воздухе.

Услышав вырвавшееся из горла Колхо рычание, лишь чудом складывавшееся в человеческие слова, Джозеф отчаянно порадовался, что перед этим его

хорошенько поколотили, потому что только острая пульсирующая боль спасла его от вероятности выставить себя глупцом и предоставить в руки этому жестокому человеку идеальный рычаг давления на себя любимого. Пока Джозеф пытался понять, что именно его спрашивали (этому процессу сильно мешала так близко полыхавшая ярость мастера Колхо), произошло две вещи.

Первое: помещение озарила вспышка ликующего пронзительно-голубого пламени, невидимого для всех, кроме Суонена.

Второе: самого мага прошило молнией от разрыва с его песнью-заклинанием – впервые на его памяти.

Жидкое пламя разлилось по венам, забурлило под кожей, мстительно обжигая его, и только в этот момент Джозеф осознал еще одно правило обращения с магией музыки. Если он создавал заклинание, вдохновленный другим живым человеком, заклинание по праву принадлежало только этому источнику вдохновения. И если Джозеф еще хоть раз попытается присвоить себе чужую магию, наказание будет намного страшнее.

Ощущая приближающееся продолжение, Джозеф судорожно взбрыкнулся и сумел выбить мастера Колхо из равновесия и сбросить с себя – подальше от разозленной магии. Как раз вовремя –защитный огненный покров схлопнулся вокруг Джозефа буквально за мгновение до того, как его оглушило второй волной боли от разорванной связи с «Ловушкой», вынуждая судорожно прогнуться в пояснице. Это проблемное заклинание напоследок еще и полоснуло его пятерней остро заточенных когтей. Джозеф даже не удивился, увидев разрезанную на груди одежду и пять быстро набухающих кровью длинных ран, к счастью, не очень глубоких. Захрипев, юноша перевернулся набок и увидел, как северянка сжимает в руке что-то черное – амулет.

В эту секунду Джозеф решил наплевать на осторожность – он отчетливо понимал, что если быстро не приведет себя в порядок, то наверняка навлечет на мастера Колхо большую беду. А тот ему еще был нужен, следовательно перед краснорясыми, которые обязательно очень скоро вновь посетят «Малварму», надлежало предстать в наилучшем виде. И, желательно, без малейшего промедления.

Заклинание – и юношу окутывает звуконепроницаемый кокон (слабая надежда, что удастся сохранить хотя бы часть огненных слов).

Слово – и вязкая магия в воздухе течет быстрее, быстрее, втекает в мага, загорается от его Пламени, питает силой.

Слово – и лицо и грудь заливает волной живительного огня.

И так все больше и больше, все быстрее Джозеф шептал огненные заклинания. Он не знал, сколько из происходящего поймут его новые знакомые. У него не было времени задумываться над этим.

А потом он поймал ненавидящий взгляд Тира. Увидел его обиженно искрящее Пламя. Вспомнил, с каким трудом преобразовывал «Ловушку». Вспомнил, какой силой она обладала.

И обрели смысл красные разводы на лице мужчины, до сих пор заметная дрожь в его теле.

Сердце Джозефа сжалось от боли – на этот раз совершенно нематериальной и естественной для всякого умеющего чувствовать человека. Ведь он никогда не хотел причинять вред этому удивительному существу. Никому из присутствующих. Глубоко вдохнув и вобрав как можно больше магии из воздуха, Джозеф короткой мыслью снял звуконепроницаемый кокон и коротко, но громко и четко пропел связку из своих самых действенных исцеляющих огненных слов, направляя их магию на всех вокруг.

Он никак не мог знать, что застывшее пламя мастера Колхо воспротивится принимать эту силу, и что магу придется в срочном порядке вбирать ее обратно и сдерживать враждебную реакцию на свою попытку помочь. Ему оставалось радоваться, что Тир, кажется, благоприятно отреагировал на огненную магию. Северянка, вроде, тоже.

Заметка на будущее – не использовать на Витольде Колхо огненную магию.

Голова кружилась от перерасхода дневной нормы энергии, руки до сих пор тряслись от наказания за попытку присвоить «Ловушку» — но Джозеф был жив и даже стоял на ногах. Другое дело, что он стоял посреди комнаты, и все вокруг него напряженно замерли, готовые в любой момент атаковать.

Вот и сходил за Песнью, называется.

Обернувшись к хозяину дома,

Джозеф заговорил:

— Мастер Колхо, я никогда не хотел, чтобы случилось нечто подобное, клянусь. Причина произошедшего – моя ошибка, совершенная по незнанию, и я искренне сожалею, что подверг вас опасности и неудобствам, — натужно вдохнув, Джозеф на секунду прикрыл глаза и позволил себе насладиться течением магии в теле, хотя каналы и ныли от чрезмерного использования. Почувствовал приближение церковников. – Скоро сюда прибудут служители Всесоздателя, потому постараюсь вкратце объяснить весь бардак. Композиция, которую я написал накануне ночью, пожелала принадлежать вашей рабыне по закону магии музыки. Я с этим столкнулся впервые и не сумел вовремя провести надлежащие приготовления, за что и поплатился жестоким разъединением со своим творением и почти всей магией, которая ушла на создание этого амулета, — Джозеф указал на неровный круг из отполированного черного материала в руках у северянки. Из того, что юный маг сумел разглядеть: амулет принял форму оскалившейся пасти неизвестного ему зверя. – Насколько я понимаю, амулет несет защитные функции. Поскольку ее статус рабыни официально и магически зафиксирован, некоторые свойства амулета, теоретически, должны распространяться и на вас, но в чем я уверен совершенно и полностью – магия «Ловушки» не пойдет наперекор более могущественной магии между хозяином и рабом.

Он все упомянул, что должен был? Точно ничего не забыл?

Джозеф болезненно ясно ощущал, как время утекает сквозь пальцы, и только беспокойно теребил разрезанную рубаху, невидящим взглядом глядя на мастера Колхо и пытаясь сообразить, все ли важное сказал. Свежие шрамы на груди слегка покалывало, лицо ощутимо раскраснелось (последствия лечения пламенем), но на общем фоне это терялось.

Тем более, что напряжение в комнате после его слов не снизилось, а наоборот – заметно возросло.

К счастью или к сожалению, Колхо понятия не имел, что в его отсутствие происходит в «Малварме». Конечно, визит краснорясых погоды не сделал бы, но вот то, что произошло после него… Скорчившись у стены, Тир старался думать только том, что Витольд может сделать, когда узнает о случившемся. Правда, оборотень не совсем понимал, что именно произошло, но парень явно применял магию, а это не нравилось четырехрукому имперцу почти так же сильно, как и чужие попытки доминирования. В любом случае, учитывая визит к «ковщикам», последствия могут быть самыми негативными для проклятущего мага. Хотя мужчина весьма прагматичен, бывали случаи, когда он отказывался от союза просто из-за влияния момента. Тир очень хотел думать, что сейчас именно тот самый случай, потому как ему совсем не нравилась боль. Особенно такая, какую уменьшат разве что травы, действующие на манер валерьяны. Тот, кто намеренно её вызвал, однозначно должен быть мертв. Жаль только, самостоятельно он ничего не мог сделать пока что. Болело настолько сильно, что даже разогнуться сейчас было слишком сложно, не то что добраться до мага.

— Проклятый ублюдок, — прошипел оборотень, сам не до конца понимая, кому именно предназначаются эти слова. То ли Джозефу, резко ставшего из интересного человека, врагом, то ли Колхо, ведь именно он отправил парня в «Малварму». Но обдумать это сейчас всё равно не получилось бы, так как звук собственного голоса усилил страх, и так до неприличия сильный. Резко выдохнув, мужчина закрыл лицо руками и ещё больше сжался. В голове словно выл нестройный церковный хор. Громко, так громко они словно пели о всех тех вещах, которые оборотень хотел забыть, порождая тем самым отчаяние, ненависть, отвращение и вину. И последнее в какой-то момент стало настолько сильно, что пальцы словно сами собой впились в чувствительную кожу лица. Одним Первым известно, чего стоило Тиру удержаться от дальнейших действий. Хотелось прекратить мучения, хотелось поддаться голосам, хотелось… Хотелось того, что нельзя было делать. Точнее, для оборотня в какой-то мере было важно мнение Витольда. Не то что ему требовалось одобрение имперца или что-то подобное, просто он помнил, с каким презрением тот смотрел на повесившуюся графиню. Заслужить после смерти такое же презрение? Нет, конечно же нет.

А потом резко отпустило. Вот было давление, а вот его не стало. Мысли всё ещё блуждали вокруг неприятных образов, но они уже не имели столь сильного воздействия. С каждой секундой становилось всё легче. По крайней мере, удалось перестать царапать лоб, что тоже не абы какое достижение. Но оборотень всё ещё дрожал и вряд ли мог встать в ближайшие пять минут, что и спасло мага от неминуемой смерти. Но когда в помещении появился Колхо, кто-то из его давно почивших знакомых мог бы сказать, что лучше бы Тир был в лучшей форме. Вообще, внешне Витольд выглядел почти спокойным. Ну, не более недовольным, чем обычно, но некоторые на собственном опыте узнали, насколько слабо связаны выражение лица и вероятность счастливого исхода. Они бы, если бы могли, единогласно посоветовали Джозефу бежать. Просто бежать, потому как лучше быстрая смерть от удара в спину, чем сомнительное счастье быть «ассистентом» в многочисленных опытах имперца. Однако, мертвые в который раз не воспылали желанием вмешиваться в дела живых, из-за чего, вероятно, парень даже не двинулся с места. Зато Колхо, едва увидев состояние оборотня, начал действовать. Разбираться, что же именно здесь произошло, у него не было совершенно никакого настроения. Впрочем, даже если бы оно было, он просто на всякий случай не дал бы магу даже рта раскрыть. Конечно, не всегда обладателям дара требовались звуки для создания заклинания, а потому в бою с ними наиболее действенной тактикой была скорость. Просто не надо позволят им нормально думать и шансы на выживание увеличатся. Мысль не обогнать, но когда тебе в голову прилетает нечто тяжелое, сам процесс становится затруднительным. Именно потому мужчина бросил пальцу, словно копье,

целясь в мага. Попадет или нет, было не так важно. Главное, что Джозеф отвлекся на летящий в него предмет. Эти секунды позволили Витольду добраться до парня и сбить его с ног. Чем там занялась Кошка, которая так и не получила ответ на свой вопрос, он не знал. Просто надеялся, что она не решит попробовать прямо сейчас избавиться от хозяина. Вышло бы у неё это? Одной Бездне известно. Всё зависит от сотни «если бы». Посох откатился к Тиру, а другого оружия в помещении не наблюдалось. Если только она не решит испробовать счастья с подручными средствами. Но пока подозрительные звуки отсутствовали, а обернуться, чтобы проверить, он не мог, так что по возможности сосредоточился на растянувшемся на земле маге. Сейчас тот показался ещё более женственным, чем утром.

« — И откуда ты такой выискался?», — с отвращением подумал он.

Не то что мужчина что-то имел против женственных юношей (таких в хорах и театрах хоть отбавляй), просто в совокупности с поразительно небольшим для настоящего имперца ростом и наличием дара, это вызвало такие эмоции. Нет, правда, для мужчины Джозеф очень низкий. В родстве с гномами его заподозрить вообще невозможно, учитывая умение колдовать, так что остается только наследственность. Но задумываться о некоторых возможных вариантах Колхо не стал. Был слишком занят выбиванием мыслей из бедовой головы мага. Занятие, к слову, куда более приятное, чем посещение «ковщицы». Пусть после первых двух ударов костяшки начали саднить, но это всё мелочи.

Вообще, поза получилась не самой удобной и устойчивой. Мужчина практически сидел на груди у мага. Это, с одной стороны, и приносило некоторые неудобства, а с другой и позволило прижать чужую руку к полу коленом. Такое получилось абсолютно случайно. Левой рукой он держал вторую руку парня, и так уменьшилась устойчивость. Слишком уж низко из-за неё пришлось наклониться. Свободную же руку Витольд использовал, дабы хоть немного выместить злость. Совсем немного, так как серьезно вредить магу без должных оснований он не мог. Оборотень жив? Жив. А значит если не ограничиться парой синяков, другие обладатели дара взвоют не хуже баньши, когда узнают о случившемся. Как же так, безродный, без всякого основания, посмел искалечить многоуважаемого мага! Такой исход был бы крайне нежелательным. Потому очень быстро Витольд остановился. Поспособствовало ещё то, что парень начал открывать рот. Может быть, просто чтобы закричать, но проверять не хотелось. Зажав рукой голосовые связки, Колхо не позволил вырваться из чужого горла ненужным звукам. Неизвестно, как там именно действует музыкальная магия, но по логике она должна в большинстве своем быть связана со звуком. Наверное. В любом случае, каких-либо изменений в себе имперец не почувствовал, что наталкивало на мысли о правильном решении. Если рука не отсыхает, как говорила одна бабулька, то маг не колдует. Справедливое замечание, нечего добавить.

— Ты, выродок, понимаешь, как для меня выглядит вся эта дерьмовая ситуация? – мужчина говорил не громко, но почти рычал от ярости. – Назови хоть одну причину, почему я не должен в первую очередь думать о покушении.

Скалясь, он смотрел прямо в черные глаза. Такой цвет нравился Витольду. Его вообще тянуло к контрастному и необычному, особенному. Будь ситуация иной, он бы точно не смотрел на Джозефа только как на недруга.

После столь странного вопроса Тира дальше они шли молча, и на секунду юношу даже пронзило любопытство, по каким таким делам мастер Колхо так сильно торопился, но потом вспомнил северянку с ошейником раба на шее и предположил, что эти дела касались его рабыни, и, следовательно, самому Джозефу в них лезть категорически не советовалось. Но кроме всяких пространных размышлений в голове роились мысли о необычном пламени как у идущего в шаге впереди Тира, так и у мастера Колхо – что любопытно, Джозеф так сильно отвлекся на «Ловушку», когда увидел северянку, что сейчас совершенно не мог припомнить, какое же у нее горело Пламя. Хотя досада по этому поводу смывалась, стоило вспомнить поджимающиеся пальцы на ногах при звуках голосов всех троих, и практически все оставшееся до «Малвармы» время пути юноша провел в попытках придумать, что же он будет говорить (получалось плохо), периодически ужасаясь предстоящему испытанию и одновременно испытывая ядовитый восторг (получалось просто на ура).

Их недолгая дорога оборвалась еще до того, как они ступили во двор «Малвармы». Услышав оклик жреца, Джозеф вздрогнул и, поборов дрожь в руках, украдкой вздохнул. Он знал, что в присутствии этих… священников было опасно выказывать недовольство ими (да и в их отсутствии, в неправильной компании, это тоже было опасно делать, если уж на то пошло), но всякий раз при виде огненно-алых ряс на кончике языка так и вертелось огненное слово, которое бы превратило простое выкрашенное сукно в настоящее пламя. Тогда бы Джозеф посмотрел, как они поносили такую одежку.

Но этого делать было нельзя ни в коем случае, ведь ему еще неизвестно сколько придется путешествовать по Империи в поисках куплетов своей Песни. Потому, краем глаза отметив, как Тир отошел к воротам и с вялым любопытством приготовился наблюдать, Джозеф дождался, пока жрецы приблизятся на необходимое расстояние, и, нацепив на лицо в меру вежливое, в меру восхищенное выражение, опустился на колени в традиционном приветствии жрецов Всесоздателя. Будучи магом, Джозеф голову не склонял, однако и в глаза священникам тоже не смотрел – ему этого делать не надо было, он и так видел, как вяло и неуверенно трепещут язычки пламени в них, колеблясь словно на сильном ветру. Кто-то хорошенько постарался, накладывая на них странную порчу – по крайней мере, такого Джозеф не видел у тех жрецов, с которыми ему доводилось до этого сталкиваться.

Отстояв на коленях положенный десяток секунд, Джозеф выпрямился и, воспользовавшись невербальной магией (не огненной), отряхнул штаны от налипшей на них грязи. Отметил, как взгляд остановившегося впереди жреца быстро скользнул вниз, как его глаза едва заметно сощурились.

Ну еще бы. Обычно маги старались не слишком раздражать служителей храма своими сверхъестественными способностями, а Джозеф настолько откровенно и свободно применял магию в присутствии жрецов. Весь секрет был в огненных словах – пока они верно танцевали в памяти с жаркими язычками пламени, Джозеф не сомневался, что сумеет избежать любой опасности.

Хотя, возможно, это на него все еще действовало не выветрившееся впечатление от голосов мастера Колхо и северянки – обычно юноша не наблюдал за собой подобной тяги к риску.

На вопрос о том, где сейчас мастер Колхо, Джозеф, возможно, и мог бы ответить. Но если бы он это сделал, то, во-первых, ему самому пришлось бы ждать дольше ждать разговора с хозяином «Малвармы», а во-вторых, подобный поступок вскоре бы дошел до ушей мастера Колхо (Тир молчаливой тенью возвышался неподалеку, все видел, все слышал) и наверняка настроил бы его против Джозефа. Нет, такое ему было ни к чему. Да и было еще и «в-третьих». А именно: нелюбовь Джозефа к жрецам Всесоздателя.

Потому он и промолчал, с внутренней улыбкой наблюдая за тем, как главный священник досадливо поджал губы и, напустив на себя важный вид, загадочно взглянул на ворота, словно видел что-то, недоступное больше никому.

Услышав об обвинениях в применении магии против какого-то жреца, Джозеф чуть не

расхохотался прямо священнику в лицо. Да, у мастера Колхо было крайне необычное Пламя, но оно никоим образом не походило на то, что юноша видел у встреченных во время путешествия магов: яркое Пламя сыпало искрами, которые в хороводе кружили вокруг центрального языка, пылающего с таким рвением, что даже смотреть на него было больно, особенно если маг в этот момент творил заклинание.

Нет, хотя у мастера Колхо и имелась некая сила, доселе неизвестная Джозефу, магом он не был.

Молчать и дальше уже становилось грубо, потому Джозеф тихонько вздохнул и прискорбно покачал головой, мол «нет, не знал». Он опять почувствовал, как «Ловушка» опять начинает нервничать (насколько это возможно для проявленного в материи заклинания), и, понимая, что надолго задерживаться ему нельзя, Джозеф посмотрел на жреца одним из своих самых честных взглядов и мысленно шепнул несколько огненных слов. Да, их сила возросла бы, если бы он их произнес вслух, но тогда он рисковал возбудить подозрения жрецов. К тому же, юноше не нужна была вся сила этих слов. Ему хватит и смутного понимания, что «ему можно верить», не слишком сильного, чтобы жрецы не заметили его появления.

Услышав следующую фразу священника, Джозеф понял, что огненные слова подействовали так, как надо. По крайней мере на жреца – а его сопровождение маг и не брал в расчет.

— Джозеф, святой отец. Меня зовут Джозеф. И мне жаль, что я ничем не смог вам помочь.

Жрец несколько секунд едва заметно щурился, разглядывая юношу и явно пытаясь решить, почему вдруг испытывает желание ему верить. Джозеф постарался не вкладывать в огненное слово слишком много силы, потому не должно быть проблем даже в такой сложный момент.

В конце концов, иногда ему хватало одной только внешности, чтобы добиться своего.

— Будь настороже, сын мой, — жрец бросил презрительный взгляд на Тира, потом опять посмотрел на юношу. – С опасными людьми ты завел знакомство.

— О, поверьте, если бы у меня был выбор… не тревожьтесь, мой дар охранит меня, святой отец, — Джозеф состроил соответствующее случаю серьезное и самоотверженное выражение лица, затем многозначительно посмотрел на солнце над головой.

Он чуть не забыл вовремя сощуриться, словно яркий свет слепил его.

— Да укроет тебя своей дланью Строитель, — жрец тоже прикинул время и, напоследок окинув «Малварму» неприязненным взглядом, направился туда, откуда пришли Джозеф с Тиром.

Что ж. Могло быть намного хуже.

Войдя вслед за провожатым на территорию особняка, первое, что маг заметил – колючие искры в воздухе, оставшиеся после проведенного вчера ритуала. Джозеф даже сбавил шаг, вертя головой по сторонам и пытаясь понять, то, что он ощущает – это хороший знак или плохой. Одно он знал точно – это был весьма необычный ритуал.

Как и когда Джозеф оказался посреди мрачно обставленной гостиной, он так и не понял. Кажется, он видел слуг, и коридоры и яркое-яркое пламя Тира. В замкнутом пространстве оно удивительным образом не-освещало стены, что иногда маг почти ловил на них рыжие отблески нематериального пламени. Хотя, скорее всего, это было простая игра воображения.

Вздохнув, Джозеф достал нотные листы с «Ловушкой» и задумчиво на них уставился. В конце концов, это был первый раз, когда его песня захотела к другому человеку. Тем более такая песня, которая способна причинять вред. Юноша чувствовал острые чешуйки магии в листах, и единственное объяснение, которое приходило ему в голову – написав «Ловушку», он каким-то образом сумел захватить частичку магии той северянки, и теперь эта частичка хотела вернуться обратно. Прикрыв глаза, Джозеф вызвал по памяти мелодию, мысленно проиграл несколько тактов, представляя, как магия сплетается с нотами… и понял, что по-прежнему может пользоваться силой «Ловушки ночи». Однако сделал любопытное наблюдение – воплощенная в нотных листах «Ловушка» отличалась от той, что хранила память Джозефа. Как… как если бы повзрослела.

Джозеф не был готов к тому, что когда он это осознает, нотные листы загорятся белым пламенем прямо

у него в руках. Почувствовав, как это своевольное заклинание снова тянет из него силу, он досадливо поморщился – воспоминания о той ночи все еще были очень яркими – но подчинился воле Пламени и принялся собирать воедино новую форму «Ловушки».

Все равно спрашивать у хозяев разрешения на проведение заклинания было уже поздно, а связь с реальностью Джозеф умудрился потерять еще пока зачарованно разглядывал удивительное пламя Тира по дороге в гостиную. Оставалось надеяться, что ему хватит сил.

— Ничего, просто формальность – не совсем та фраза, которую хотела бы услышать Шанту в гулком здании, приближаясь к двери, к которой приближаться совсем не хотелось. Хотелось удрать отсюда, отойти, щерясь в безумном оскале и огрызаясь на всех, кто попытается хотя бы подойти к ней, чтобы успокоить.

Однако, нечто внутри сдерживало эти дикие порывы. Нечто, засевшее в дальнем уголке разума, оно пульсировало в такт биению ее сердца. И так мощна и неотвратима была эта пульсация, что северянка волей-неволей прислушивалась к ней, и ее накрывало легким покрывалом внешнего спокойствия, чуть притупляя желание ускользнуть из этого дома, от этой непонятной двери. Внутри оказалось ненамного лучше. Нет, обстановка была довольно приличной, хотя по сугубо личному мнению Кошки, здесь не хватало жаркого костра и оленьей ноги на вертеле, да еще плетеных занавесей, на которых ее народ записывал собственную историю и секреты мастерства, доставшиеся от предков. Такие занавеси умели делать только северяне, и читать их могли только люди, выросшие в северных стойбищах.

Впрочем, это все лирика, но стоило девушке переступить порог, как стало ясно, что костер и оленья нога не помогут этому месту. Не поможет этому место даже камлание всех шаманов ее народов и заклинания на крови, даже если шаманы принесут в жертву целое селение. Ничто уже не поможет этому месту. Ничто не спасет от пробирающего до костей холода, не естественного, не физического, но душевного какого-то. Хотелось сесть на пестрый ковер и завыть, хотелось оскалиться и зарычать, хотелось…хотелось…

Северянка не могла понять что с ней происходит, и оттого злилась неимоверно. Наверное, это ее и спасло – первобытная ярость, кипевшая в крови, изгнала могильный холод из костей, вернув телу и пальцам подвижность. Шанту сглотнула комок в горле, сжимая и разжимая пальцы, если бы сейчас завязался бой, от нее было бы мало толку – от этой мысли засосало под ложечкой. Погибнуть, как баран под ножом мясника – что могло быть хуже?

А между тем, пока северянка приходила в себя, между Колхо и хозяйкой комнаты состоялся довольно странный диалог. Кошка поняла хорошо если половину, а потому куда больше времени уделила рассматриванию старухи, чем попыткам понять о чем говорят два имперца.

Таких, как эта женщина, у северян называли маракхи. Слишком старые внешне, они уже не были способны следовать за племенем, нести на себе свои пожитки, рожать новых детей севера, фактически они были бесполезны. Поэтому племя оставляло такую женщину – ставили ей юрту, оставляли достаточно запасов для того чтобы протянуть до следующего лета и прощались. Для племени она была все равно, что мертвой. Редко кто выживает в северных лесах и степях в одиночку. Тех же, кто выжил, называли ведами. Ведами могли стать и мужчины, имевшие несчастье дожить до преклонных лет и вот такие вот женщины, одряхлевшие телом, но не разумом. Веды настолько роднились с северной землей, что были практически неотделимы от нее, они жили долго – намного дольше, чем суждено обычному человеку. Они были в ладу с животным и растительным миром, они могли вылечить любую хворь, и договориться со смертью. Женщины, и мужчины, одряхлевшие телом, но не разумом.

У женщины – хозяйки помещения были все шансы стать вот такой вот ведой. Но Кошка сильно сомневалась, что земля приняла бы такую веду. От вида этой старухи у северянки поднималась шерсть на загривке и стыла кровь в жилах. Нет, не бывать этой женщине ведой, слишком он страшна, слишком она не в ладу с миром и землей. Кошка попыталась отступить на несколько шагов назад, лишь бы оказаться подальше от старухи, но уперлась спиной в дверь. Ей стоило больших, очень больших усилий не отпрыгнуть от проклятой деревяшки подальше, а спокойно отойти. Впрочем, сделать хоть один шаг вперед, ближе к этой женщине, было почти так же сложно. Да хранит ее Ахес-громовержец.

Видимо, Боги услышали ее воззвание, потому что Колхо подошел к ней с новой кожаной полосой в руках.

— «Ошейник» — мелькнула мысль,

оказавшаяся донельзя правдивой. Горбун почти с видимым отвращением снял и отбросил проклепанную полосу с ее шеи, недовольно цокнув языком. Кошка, впрочем, понимала почему, почувствовав облегчение. Непрекращающийся зуд под ошейником работороговца донимал ее неимоверно, но жаловаться ей претило. Новый ошейник таких неудобств кажется не доставлял, Шанту повертела головой из стороны в сторону, пробуя обновку, и в общем-то осталась довольна. Насколько вообще можно было остаться довольной новым ошейником. Впрочем. Ее радовал уже сам факт того, что ошейник одевал Колхо. Если бы к ней подошла старуха за свою реакцию Кошка не поручилась бы от слова совсем.

Присутствие их в комнате было недолгим. Скомканное прощание и горбун стремительно покидает помещение, Шанту только и оставалось, что следовать за ним.

Только оказавшись на улице северянка поняла до какой степени она была напряжена. Разжав судорожно стиснутые пальцы, девушка с удивлением обнаружила на них белые следы, стремительно наливающиеся краснотой, словно она много часов провисела на кхартху-морри – между небом и землей.

— Что это было за место? – хрипло, с ощутимым беспокойством выдохнула северянка, словно не замечая отвратительного настроения Колхо. Впрочем. Она вполне могла и не заметить его, слишком занятая собственными переживаниями от посещения места, где жила старуха-почти-веда.

Сказать, что Колхо не очень хотел заходить к местным «ковщикам», значит ничего не сказать. Они не просто не нравились ему как личности, но и исключительно отталкивали применением своего дара. Казалось бы, сейчас требовалось лишь соблюсти формальности, однако от понимания этого желание убраться куда подальше от чертовых магов не уменьшалось. Что ещё хуже, их нельзя просто так взять и убить. Мало того, что за ними стояла вся знать города, так ещё и на их место обязательно пришлют кого-то другого. И кто может с уверенностью сказать, что новые «ковщики» будут лучше старых? Эти хоть пока ограничиваются лишь словами.

Уже собравшись открывать дверь, он услышал вопрос Кошки. В той тишине, что всегда царила в архивах, сложно было его не услышать.

— Ничего особого, просто формальность, — произнес он едва слышно, не желая, чтобы карлик услышал.

После чего всё же открыл дверь. На самом делу мужчина имел более чем достаточно возможностей объяснить девушке зачем и почему притащил её в столь неприятное местечко, но умышленно не стал этого делать. Точнее, оправдал свое бездействие тем, что был ужасно занят, хотя на самом деле немного надеялся, что она проявит ту самую знаменитую дикость. Вдруг, испугавшись, рабыня решит напасть на «ковщиков». Очень сомнительная затея, но так появится шанс проверить их или даже взять жар чужими руками.

За дверью же оказалась самая обычная комната. Не очень большая, освещаемая восковыми свечами, и в какой-то мере уютная. Явно женская рука расставляла по полочкам всевозможные предметы и указывала куда ставить тяжелую мебель. Но как бы ни был приятен вид, но даже Витольд, со всей своей глухотой к остаточным следам магии, непроизвольно поежился, словно от холода. А после недовольно нахмурился, встретившись взглядом с одной из обитательниц данной комнаты. Это была старуха. Сморщенная, как сухофрукт, одетая в простое коричневое платье и чепец. Ноги её скрывал плед, а в сухих руках она держала кружку с чем-то горячим. Когда Колхо открыл дверь, бескровные губы растянулись в доброжелательной улыбке. Небольшие карие глаза, однако, совсем не вязались со столь домашним образом. Мало того, что они скорее подошли бы тридцатилетней женщине, так ещё и сам взгляд был столь жестким и властным, что не оставлял никаких сомнений, кто здесь привык повелевать. Впрочем, радость от появления мужчины была искренней.

— Витольд, дорогуша, давно ты ко мне не заходил. Я уж и соскучиться успела, — произнесла она, поудобнее устроившись в мягком кресле.

— Я Вам не «дорогуша», — зайдя в комнату, буркнул он.

— Ну к чему вся эта официальность? Я ведь говорила, что когда мы одни, ты можешь прекращать «Выкать» и называть меня по фамилии.

— Простите великодушно, госпожа Дельмара, но я не могу позволить себе рисковать честью такой женщины, как Вы, — возразил он, скорее с издевкой, нежели с уважением.

— Как всегда, находишь причину, — тяжело вздохнула она. Казалось, её нисколько не заботил ни тон, ни выражение лица собеседника. – А что тебя сюда привело, кстати? Решил принять мое приглашение?

— Ещё раз прошу прощения, госпожа Дельмара, но к Вам меня привело дело. Нужен ещё один ошейник.

— Да? Как жаль, как жаль. Но ты приходи. Мое предложение всё ещё в силе. Подумай, ты уже начинаешь угасать.

О, кто бы знал, каких трудов ему стоило удержаться и прямо сейчас не попытаться проломить голову противной старухи. Угасать, да? Это, конечно, не очень хорошо, так как «угасание» обычно означает близкую смерть, но то, как она собиралась разжечь метафорический огонь, ему совсем не нравилось. Да все эти проклятые предупреждения о приближающейся смерти и гроша не стоили. Маги просто не понимали, о чем говорят. К счастью, обычно они просто предлагали помочь, не уточняя как именно, но эта «ковщица» просто предложила стать фамильяром. Делать подобное с разумными запрещал закон, но когда за тобой стоит знать, закон неписан. Конечно, мужчина не проверял, но считал, что это будет хуже чем рабство. А его злила даже

перспектива попасть в услужение какому-то барону.

— Мой ответ Вам известен. Просто сделайте ошейник со стандартным набором.

— Ладно, ладно. Распишись, пожалуйста, — кивнув в сторону объемной книги, лежащей на столе, она порылась в ящике, стоящем аккурат возле кресла.

Подойдя к столу, Колхо покосился на Кошку, проверяя как там она. С виду, падать, нападать или убегать не собиралась. Этого пока было вполне достаточно, так что он просто опустил перьевую ручку в чернильницу и заполнил надлежащие строки. Это заняло всего пару секунд, но «ковщице» хватило и их. Пара незамысловатых движений и слов, и спящее заклинание пробудилось. По сути, ошейник этот отличался от того, что остался после Черного только видом. Более легкий, изящный. Приняв его от старухи, Витольд подошел к рабыне и снял то грубое непотребство, слепленное явно на коленке. Недовольно цокнув языком, увидев, как покраснела кожа, он закрепил обновку. Таких явных креплений не было, так что просто взять и снять ошейник у раба не вышло бы. Отойдя и осмотрев шею девушки, имперец остался доволен. Вообще, его удивило то, что Кошка стояла спокойно. Ну, по крайней мере, не предприняла никаких активных действий. Это заметила и Дельмара.

— У тебя, вижу, даже самые дикие очень быстро на задних лапках ходить начинают, — хмыкнула она, оценивающе осмотрев девушку.

— Что есть, то есть. Прощайте, господа Дельмара. Пойдем.

Последнее, конечно, относилось к северянке.

— До свидания, Витольд.

В этот раз удалось избежать встречи со вторым «ковщиком», что радовало. Но несмотря на все положительные стороны, настроение у мужчины было ужасным. Хотелось на ком-то сорвать злость. Увы, даже выйдя на улицу, это сделать не удалось. Люди словно чувствовали усилившуюся опасность и, даже несмотря на столпотворение, уступали дорогу. Так что пришлось сжимать зубы и пытаться успокоиться.

А пока Витольд разбирался с ошейником, оборотень успешно довел мага до «Малвармы». Его вполне удовлетворила реакция, а вести полноценные диалоги со свободным человеком раб не имел права. Точнее, это выглядело бы странно, а Колхо и так привлекает слишком много внимания. Так что задав один единственный вопрос, мужчина дальше шел молча. Да в этом ничего страшного не было, до дома оставалось не так уж много. Там уж найдется кто-то, кто сможет чем-то занять мага. Но не довелось даже зайти во двор. Подходя к воротам, Тир заметил группу людей, одетых в ярко-алое. Несмотря на то, что женщинам очень нравился этот цвет, красную одежду могли носить только члены храма.

— Именем Всесоздателя, требую остановиться! – ужасно напыщенно произнес один из них, наиболее тощий.

Все немногие прохожие, идущие куда-то по своим делам, как по команде обернулись к говорившему, явно решив, что именно они виноваты во всех преступлениях против короны, но поняв, что причиной шума стал оборотень и какой-то парень, поспешили ретироваться. Тир, лишенный возможности убить надоедливого святошу или сбежать подальше от лекции на тему родословной Витольда, списка его пассий, среди которых неизменно появлялись гули и суккубы, а так же прочих прегрешений, едва слышно вздохнул. К счастью, рабам не было нужды кланяться или становиться на колени перед кем-либо, ведь их приравнивали к мебели или зверям, иначе оборотень даже не задумался бы о фиктивном рабстве. Так что он лишь остановился недалеко от ворот, ожидая, пока группа приблизиться. За действиями мага мужчина не следил, но ему, для собственного же блага, было бы неплохо опуститься на колени в стандартном для всех приветствии. Точнее, так надлежало поступить верившему в единое светлое божество, но слишком уж агрессивно реагировали краснорясые на иноверцев, так что со временем так стали поступать все желающие не иметь проблем с храмом.

— Где сейчас находится человек, называющий себя Витольдом Колхо, сын мой?

Конечно, он мог задать вопрос и оборотню, но посчитал себя выше этого. Если маг и догадывался, куда мог отправиться в столь ранний час горбун, то не сообщил этого тощему святоше.

Тот недовольно сжал губы и окинул взглядом крепкие ворота.

— Знаешь ли ты, сын мой, что этот человек подозревается в применении магии против нашего брата, Юлиуса да Унары?

Уж этого Джозеф знать точно не мог, но подобное обвинение не выдержало бы никакой критики, если бы только некий маг был достаточно умен, чтобы это понять. Пусть, теоретически, Колхо владел бы даром. Но, увы, с таким внутренним огнем он смог бы наколдовать разве что небольшой сквозняк, одурачить мошку или залечить её же поврежденное крыло. В общем, аховый из него маг был бы. По странному стечению обстоятельств, храм до сих пор не проверил наличие у горбуна магических способностей, так что некоторым обвинение показалось вполне дельным. И не то что такое небольшое недоразумение будет смертельно опасно, просто визит в застенки резиденции «слуг божьих» отнимет довольно много времени и целительного бальзама.

Тир, кстати, знал, что Витольд совсем не маг, но стоял безучастно, больше заинтересованный в наблюдении. Можно сказать, что ему даже больше хотелось, чтобы мужчина поближе познакомился с каким-то дознавателем. Не из-за старой обиды или чего подобного, просто ещё пара синяков отлично вписалась бы в ту незамысловатую картину, оставшуюся после Кошки.

— В любом случае, тебе лучше избегать компании такого… такого, как Колхо. К сожалению, не знаю твоего имени, — он произнес это после совсем небольшой паузы, наконец сосредоточив взгляд на лице мага. Спеси не поубавилось, зато тон несколько смягчился. Те же, что пришли с ним, сохраняли молчание. Трое из них, одетые в среднюю броню и со щитами алых цветов, явно были простыми вояками, защищающими не носящих оружие. Зато четвертый, лучник в стеганой броне, смотрел на мир как-то более горделиво, словно свысока, как часто делают аристократы. Кроме этого взгляда темно-зеленых глаз, ничего аристократического в нем не было. Лицо самое обычное для крестьянина южных провинций, а это о чем-то говорило. Кроме того безымянный лучник постоянно пытался посмотреть по сторонам, при этом не сильно вертя головой. Не знаком с городом? Что же, вполне вероятно, но не существенно.

Следуя за Колхо и посматривая по сторонам, Кошка искренне недоумевала, как люди могут жить в такой толчее. Дома на улицах располагались впритык, были узкими, темными,  что самое отвратительное – каменными. Дикарку аж передернуло от отвращения, и она едва удержалась от желания сотворить  символ Ахеса-громовержца. Все-таки имперцы очень странный народ, если добровольно согласились ютиться в каменным мешках, не иначе как по ошибке названных домами. Радовало только то, что вокруг Колхо всегда было свободное пространство, надо бы узнать, кстати, почему. Виновата тут репутация или что-то еще. Сама Кошка куда охотнее склонялась ко второму варианту, какой бы отвратительной ни была репутация ее хозяина, дикарка сильно сомневалась, что его бы стали сторониться вот так  — неосознанно, повинуясь скорее внутреннему велению, чем осознанному желанию. Для такого поведения одной репутации маловато будет. Впрочем, что бы это ни было, сейчас, северянке это было только на руку – толкаться среди толпы имперцев у нее не было ни малейшего желания. 

Со стрижкой вопрос решился быстро и без эксцессов, к вящему удовольствию и Шанту и Колхо, о том, что волосы после стрижки надо будет сжечь, девушка решила не упоминать.  Волосы, конечно, не кровь, но и при помощи волос тоже многое можно сделать  — было бы желание. А вот насчет татуировки было не ясно. Колхо определенно задумался,  но судя по тому  как долго длилась пауза на положительный ответ рассчитывать не приходилось. Мысленно Кошка успела раз десять проклясть имперцев, позабывших не только истинных богов, но и запамятовавших о такой, несомненно важной вещи, как татуировка.
Проклясть имперцев в одиннадцатый раз девушке помешал  мальчишка, выкатившийся прямо под ноги Колхо. Волна напряжения, хлынувшая во все стороны от горбуна, сковала всех присутствующих, включая саму Кошку и мальчишку, оказавшегося и не мальчишкой вовсе, а вполне себе симпатичным юношей — смазливым, с тонкими, похожими на девичьи чертами лица, хотя на вкус северянки слишком уж тонкого телосложения. Не было в нем той опасной силы, что любит затаиться в худощавых бойцах, не отличающихся крупными габаритами, но хлестких и жестких, как ремень из вываренной кожи. Уж что-что а бойца Шанту видела издалека. И парнишка бойцом не был от слова совсем. Что же в таком случае, ему нужно от Колхо? А ведь ему что-то нужно, раз не спешит браться подальше, рассыпавшись в извинения и любезно растягивая рот в улыбке, как это сделали бы большинство имперцев.
Тем временем, парень, назвавшийся Джози, начал излагать дело, по которому собственно ему пришлось нарушить своеобразную «зону отчуждения» горбуна. Дикарке только и оставалось, что удивляться – оказывается, не все имперцы окончательно потеряли остатки храбрости. Приятное разнообразие.
Слушая речь Джози, Кошка все больше удивлялась, достигнув пика в тот момент, когда парень сказал о том, что что-то должно принадлежать ей, Кошке, и протянул горбуну несколько листов, исписанных странными закорючками. Кошка, в общем-то, знала, что эти листы называются бумагой, и что имперцы используют их для того, чтобы записывать все, что взбредет в их дурные головы. Но, как и ко всему, что не использовал ее народ, отношение к бумаге у Кошки было скептическое и презрительное, с нотками настороженности. Тем более, что на ней что-то было написано. Имперского письма девушка, конечно, не понимала, да и понимать не желала. И зачем ей эти дурацкие листы, спрашивается? Судя по всему, Колхо думал примерно также, потому как вернул бумагу парню и приказал Тиру проводить его в Малварму – кажется, именно так назывался тот каменный монстр, где жил горбун.  
Шанту же передернулась от той смеси разочарования и жгучего любопытства, плавно перетекающей в форменное недовольство, что клубилась вокруг оборотня, то и дело выбрасывая жгуты чистого любопытства. Какого дьявола? Это еще что такое?! Северянка бросила настороженный взгляд на Тира. Оборотень был невозмутим как скала, не светился, не моргал, не переливался всеми цветами радуги, и вообще не выражал никаких эмоций, по крайней мере внешне. Кошка прислушалась к своим ощущениям – того острого разочарования, что она ощущала в начале, уже не было, оно сменилось просто раздражением а чуть погодя и вовсе исчезло, словно его и не было. Точно ножом отрезали. Вот оно было – а вот его нет.
Что за чертовщина вокруг творится? Кошка перевела настороженный взгляд на Тира, Колхо, и этого парнишку, все еще топтавшегося рядом с ними. Однако,  ничего необычного она больше не чувствовала. Странно это все. Северянка передернула плечами, поежилась, недоверчиво мотнула головой, но ничего не сказала, молча отправившись за горбуном, уже начавшем движение куда-то в сторону от Тира и Джози.
Идти пришлось недолго, однако, в такой толчее, что Шанту стоило больших трудов не оскалиться и не начать прокладывать себе путь по трупам. В прямом смысле. Уж очень северянка не любила столпотворения, и смогла вздохнуть с облегчением, только оказавшись за тяжелой дверью, ведущее в сумрачное, слабо освещенное помещение. Осмотреться как следует мешало все то же слабое освещение, потому пришлось срочно искать объект для пристального внимания, чтобы хоть чем-то занять себя, пока Колхо разговаривал с одним из служащих. 
Девушка как раз успела найти этот самый объект, оказавшийся ветхой дверью в дальнем конце помещения. Дверь выглядела хлипкой, но Кошка не поручилась бы, что сможет вышибить ее с полпинка. Она бы вообще зареклась подходить к ней и уж тем более, что-то там вышибать. Стоило ей задуматься над этой загадкой, как горбун направился аккурат к объекту ее пристального внимания с видом человека, абсолютно точно знающего что и как ему нужно делать.
Здесь уже северянка не утерпела – Что это за место? Зачем я здесь?   

— Вот и прекрасно, — сказал Колхо, услышав, что стрижка может пройти и без эксцессов. Его безмерно радовал этот факт, хотя он вполне мог обойтись и без согласия рабыни, но прозвучавший следом вопрос стал небольшой неожиданностью. Картинки на кожу, да? По сути, в этом ничего плохого нет. Храм запрета не давал, эльфы вот до сих пор что-то там выводят у себя на телах, но хорошего кольщика днем с огнем не найти. Кто-то из городских ушастых умеет это делать, вероятно, но подобные услуги они оказывают лишь представителям своего народа, поэтому даже соваться к ним бессмысленно. А менее разборчивых умельцев Витольд не знал. И тормошить все свои связи только из-за того, что какой-то рабыне захотелось разукрасить свое тело, он не хотел. Но только мужчина собрался сообщить Кошке, что здесь нет того, кто ей нужен, как прямо на него буквально вылетел какой-то парень. Точнее, он пересек ту невидимую полосу отчуждения, что автоматически образовывалась, если столпотворение не становилось слишком сильным. Появление человека было столь неожиданным, что даже мелькнула мысль об очередном наемном убийце, но тот лишь растерянно хлопал глазами, не предпринимая никаких более активных действий. Всё же люди, что бы они там ни говорили о себе, не далеко ушли от зверей. Спровоцировать агрессию у них можно ровно тем же, чем и у обычного животного. Дернись парень сейчас слишком резко или начни бежать, что ещё лучше, Витольд точно огрел бы его посохом просто на всякий случай. Но незнакомец лишь стоял и смотрел, не предпринимая никаких более активных действий, и Колхо даже в какой-то мере успокоился. Не потерял бдительность, просто позволил себе заметить, что личико у того больно смазливое. А потом он начал говорить. Голос почему-то показался смутно знакомым, хотя обычно лучше работала зрительная память. 

« — Маг, да?», — подумал он, ощущая немалое разочарование. 

Магов горбун не любил. Можно сказать, что неприязнь носила сугубо личный характер. Конечно, многие носители дара те ещё заносчивые ублюдки, но не личные качества каждого делали более желанной встречу с наемным убийцей. Колхо не любил их потому… просто потому, что они маги. Они могли играючи сделать то, на что ему даже заглядываться бессмысленно. Они могли игнорировать всю броню, всё мастерство воинов, запуская с безопасного расстояния огненные шары, миниатюрные смерчи, выкашивая целые арнаты армий. И, что самое противное, маги могли порабощать волю. Перспектива потери контроля над собой, потери себя, по-настоящему пугала мужчину. Даже просто представляя такую ситуацию, он начинал себя чувствовать более чем неуютно. Невидимые нити заклинаний, опутывающие разум, от которых можно защититься лишь с помощью амулета, снились в кошмарах, пока Витольд мог видеть свои собственные сны. Поэтому контакты с магами не вызывали восторга, что, впрочем, не мешало вежливо улыбаться и кланяться, если того требовала ситуация. Сейчас она того не требовала, поэтому пока Джозеф говорил, он совсем не изменился в лице. Конечно, неловко поклонился в ответ, но на этом любезности и кончились. Молча дослушав, Колхо взял листы, исписанные малопонятными закорючками, которые всякие там барды именовали нотами. Бегло полистав их и не найдя для себя ничего интересного, он отдал их Джозефу обратно. 

— Весьма любопытный подарок, Джозеф Суонен. К сожалению, сказать сейчас, у кого он должен находиться, не могу. Очень, понимаете ли, тороплюсь. Если это не помешает Вашим планам, то Вы могли бы подождать немного в «Малварме». Вернусь где-то через час. Или приходите после семи.

В словах так же не было очень уж много тепла и уважения. Создавалось вполне логичное впечатление, что мужчина стремится как можно быстрее избавиться от неожиданного собеседника. И не то что в голосе была хоть капля презрения, просто отсутствовала угодливость, что обычно появлялась у большинства при разговоре со жрецами, магами или им подобному люду. За такое, само собой, никакого наказания закон (как писаный, так и не писаный) не предусматривал, да так уж повелось издавна. Но сегодня, видимо, день был какой-то особенный, ведь маг не только не начал исходить пеной от возмущения, а даже с той же примечательной вежливостью согласился подождать. 

— Хорошо. Тир проводит Вас. Не так ли? – спросил Витольд, обращаясь уже к оборотню. 

— Да, конечно, — осмотрев Джозефа откровенно оценивающе, он продолжил, — пойдемте. 

Развернувшись, оборотень пошел в обратном направлении, даже не проверив, последовал ли человек за ним. И не то что ему очень уж сильно хотелось побывать на официальной церемонии подтверждения, но всё же было любопытно, как на неё отреагирует Кошка, за ночь настолько сильно изменившаяся. Сохранит ли она спокойствие или не сможет скрыть удивление? Или эмоции будут совсем не теми, что ожидаются? Всё это довольно занимательно, но от проявления норова его удержало наличие публики. Роль есть роль и её нужно отыгрывать даже если это не шибко нравится. 

Наконец Витольд смог продолжить путь к архивам, где окопались так же и нужные ему «ковщики», как в простонародье именовали немногих умельцев, что могли «перековать» разум живых. О ранее заданном вопросе Кошки мужчина пока что не вспоминал, больше занятый раздумьями над тем, что теперь делать с парнем и его бумажками. Ну, для начала однозначно нужно как можно более детально расспросить, узнать, что с этими нотами может сделать Кошка, а так же… 

« — Стоп, магия музыки… Или как там её называют?» — подумал Колхо, ощущая едва ли не озарение.

Несколькими неделями ранее Тир рассказал несколько легенд своего народа, благо под это дело высокоградусных напитков хватало. Так вот там фигурировали те, кто умел воздействовать на мир с помощью песни, а так же те, кто встречает воина после смерти, отбивая на барабанах ритмичные мелодии. Кроме того упоминания оных было в паре манускриптов, да в заумных речах одного мага. И как раз последний говорил что-то о том, что их уже не существует. Да, именно так. Нет тех, кто знал бы как из музыки сделать заклинание. Их нет. Так что же это значит? Либо то, что Джозеф тот ещё лгун, либо… Нет, маловероятно. В общем, что это тот ещё лгун и ему зачем-то понадобилось давать Кошке листы с нотами? Или целью была не она, а «Малварма»? Или что-то ещё? 

— Ненавижу магов, — буркнул он, но даже не подумал разворачиваться. В самом деле, с Суоненом оборотень, не обремененный никакими сдерживающими заклинаниями, что идут в комплекте с ошейником, против такого никто много не навоюет, если стоит ближе пятидесяти метров. Впрочем, даже если у мага будет огромнейший запас удачи и он каким-то образом сможет одержать победу, то печально, но не критично. Кроме денег, всякой мелочевки, вроде трофеев, и людей в «Малварме» ничего ценного или компрометирующего нет. Или парню нужен оборотень? Зачем? Ну уж не для того, чтобы помочь тому побег совершить. В общем и в целом, дергаться лишний раз смысла не было, поэтому архивы постепенно приближались, а с ними и новый ошейник для Кошки. Этот абсолютно возмутительный кусок кожи, что сейчас болтался на шее рабыни, мозолил глаза Витольду с того самого момента, как её клетку занесли во двор. Душа, или остатки оной, требовала чего-то более изящного и легкого, что не будет оставлять столь непривлекательные потертости.

После очередного поворота показалась небольшая площадь со статуей мужчины, держащего свиток. Людей здесь было довольно много, а всё потому что по краям расположились мелкие торговцы с переносными навесами. Всяческая снедь, поделки и рухлядь, выдаваемая за оружие, не привлекли внимание Колхо, зато люди, слишком занятые рассматриванием товаром, частенько не замечали его, поэтому мужчине приходилось иногда распихивать особо неторопливых. В этот момент открылся однозначный плюс посоха, им оказалось очень удобно разгонять горожан. Те особо не протестовали, иногда даже кланяясь и заискивающе улыбаясь. Витольда же интересовало длинное приземистое здание, расположенное на противоположном конце площади. Подойдя к нему, он не стучась открыл дверь,

покрытую железными листами и зашел внутрь. Там оказалось прохладно, тихо и не очень светло. Темноту разгоняло лишь несколько летающих туда-сюда светильников. Их, впрочем, хватало, чтобы не натолкнуться на стеллаж с табличками или свитками, а так же понять насколько помещение большое. Практически одно на всё здание, оно было сверху до низу заполнено различной писаниной. Само собой, столь ценное хранилище было защищено магией, но настоящие защитные заклинания пока дремали. Колхо и не желал их будить, так что просто прошел к столу, за которым откровенно скучал какой-то карлик. 

— Я по записи.

— А она? – копаясь в маленьких карточка, спросил он.

— Её записать.

— Ааа, та дикарка. И как она? 

— А ты в каком плане интересуешься? 

— Да ни в каком… Вот Ваша карточка, мастер.

Получив желаемое, мужчина утратил интерес к карлику и направился вглубь архива. Там обнаружилась ветхая дверца.

Тем временем Тир вел мага через лабиринт улиц. Делать крюки совершенно не хотелось, так что пару раз они заворачивали в узкие переулки, заполненные крысами. Те разбегались, возмущенно пища, но оборотня это не волновало. Насчет лица Джозефа у него было примерно то же мнение, что и у Колхо, но вот вопрос о правдивости «физического воплощения» появился почти сразу. Современные маги так не умеют, это мужчина знал точно. Но так же знал и о преданиях, гласивших, что Первые звуками своих барабанов сотворили горы и прочее. По сути, обладали магией музыки, потом знание потерялось. А теперь появился человек, который утверждает, что что-то знает в этой области? Поверить сложно, к тому же из-за обилия запахов в городе, не удалось понять, говорит ли парень правду. Как бы то ни было, но его нужно в первую очередь доставить к «Малварме». 

— Как там мастер Аарон поживает? – спросил Тир обернувшись, дабы хоть видеть, какую реакцию вызовет вопрос. 

Вообще-то ему не было дела до какого-то старика, просто хотел удостовериться, тот ли Джозеф Суонен сейчас идет следом. Тогда, около десяти лет назад, он буквально на пару часов зашел в Каренгейд, успев лишь задать пару вопросов наемникам и самому Аарону, да найти весьма примечательный запах, который, как оказалось, и принадлежал Джозефу. Но в то время, если память не обманывала Тира, у парня были длинные волосы и он ещё больше походил на девушку.

В Термут Джозеф пришел только под вечер. Ему очень повезло, что он успел до того, как ворота закрыли на ночь, а то бы опять пришлось ночевать под открытым небом. Нет, не то чтобы это представляло для мага – тем более такого, как он – серьезную проблему, но на кровати, как ни крути, спать было удобнее.
Стража у ворот с подозрением глядела на запыленный плащ Джозефа, но когда он вместо положенных десяти медяков сунул в латную перчатку серебряник и, дружелюбно улыбнувшись, поинтересовался, где в городе можно найти приличный постоялый двор, стражники заметно подобрели. Откуда же им было знать, что они попали под легкое внушение, подкрепленное звонкой монетой – в центральных провинциях и жизнь была дороже, и заработать удавалось больше, так что сбережений Джозефу должно было хватить еще надолго. Можно было и немного потратиться.
Тем более, что один стражник посоветовал постоялый двор «Благородный пес», а второй с охотой подтвердил удачный выбор товарища и даже объяснил, как пройти к этому «Псу».
Поблагодарив служивых и под влиянием момента сняв с одного из них корявый сглаз – хватило одного мысленного прочтения Очищающего заклятия, чтобы липкие грязно-серые путы вокруг стражника распались – Джозеф направился по указанному маршруту. Люди кругом мелькали в разноцветных одеждах, огоньки мерцали и переливались всеми цветами радуги, но больше всего юный маг приходил в восторг от какофонии звуков. Песни, разномастная музыка, каждая мелодия доносящаяся из своего угла, где-то фальшиво пели, смеялись, вскрикивали. Топот ног, тосты, восторг и радость. У Джозефа даже пальцы начало покалывать от настойчивого желания расчехлить виелу и присоединиться к всеобщим гуляниям, но ноги гудели от дневного перехода, а одежду надо было почистить. Да и самому выкупаться следовало, подстричься.
Потому ему оставалось только довольно прижмуриваться, впитывая витающие вокруг звуки. Да не зевать, когда местное ворье начало пристреливаться к запыленному путнику. Несколько выученных уже в процессе странствий заклинаний, и можно было не бояться за пропажу ценных вещей. Жаль, что долго эти заклинания не держались – Джозеф как-то пробовал добавить эту формулу к уже имевшимся на плаще и куртке, но она распалась уже через несколько часов, едва не разрушив плетения остальных заклинаний.
Постоялый двор оказался просторным, комнаты – достаточно чистыми и удобными, еда – сытной и вкусной. Особенно же маг радовался возможности заказать бадью с горячей водой к себе в комнату. За окном город веселился и гулял, а Джозеф, сытый и усталый, отмокал после долгого пути и едва сдерживался, чтобы прямо в бадье и не уснуть. Одежду, почищенную, должны принести завтра утром, торопиться никуда не надо.
Но спать в воде все равно не дело.
Отмывшись и передав служанке, что бадью можно забирать, Джозеф критично осмотрел свои отросшие волосы в мутном медном зеркале. В глаза уже лезут, а в хвост собрать еще не получается. Раздражает. Ну а с двумя косичками ходить – курам на смех. Вытащив со дна сумки небольшой костяной гребень, Джозеф принялся аккуратно расчесывать волосы. Наготы он не стеснялся, а вот на реакцию молодчиков, пришедших за бадьей, посмотреть было любопытно. Они забавно старались на него не смотреть, так сильно старались, что Джозеф понял – рассмотрели со всем тщанием. Ну а ему что. Тело оно и есть всего лишь тело, чем не причина покрасоваться. Ему не жалко, а ребятам – приятные воспоминания.
Заодно отпадала проблема мокрой одежды, потому что он уже успел высохнуть к тому моменту, когда облачился на ночь в свободную рубашку.
Снилось ему опять пламя, но не плохое, как в кошмарах, и не хорошее. Оно было… другое. Не похоже на живое пламя, пульсирующее в каждом живом существе. Этот огонь представлял из себя лишь инструмент, проводник для другой силы. И сам Джозеф был всего лишь наблюдателем, только по пробуждении он совершенно забыл, чему именно он стал свидетелем. И, что самое печальное, маг даже не мог сказать, эта неспособность запомнить – хорошо или плохо. Потратив пару часов, чтобы обновить зачарование на возвращенной одежде – заодно и снять несколько кривых сглазов, непонятно как прицепившихся – Джозеф уже готовился идти на охоту за Песнью, как уловил странный импульс. Диссонанс в общем гармоничном звучании. Как облачко, набежавшее на солнце, только что-то еще более эфемерное. Не звук и не тень.
Магия? Но как бы быстро Джозеф мысленно ни произносил заклинание Сосредоточения, след диссонанса испарялся еще быстрее, и вскоре совершенно исчез в общем полотне мира.
Кажется, эта загадка останется без ответа.
Весь день ушел на изучение города, и ближе к вечеру Джозеф окончательно убедился, что уж если где-то он и найдет очередной отрывок Великой Песни, так это в «Малварме». Другое дело, что когда он проходил мимо – едва ли не единственный, кто решался так сильно приблизиться к каменному забору – то слышал доносившиеся из зловещего особняка ужасные крики. Если Джозефу не изменял слух, кричала женщина, хотя ее запросто можно было принять за какого-нибудь невиданного зверя. Это что же надо было вытворять с человеком, чтобы он издавал такие звуки?
У Джозефа мороз побежал по коже.
Нет, он не хотел сейчас идти в «Малварму». Ему там будут совсем не рады.
Было ли это чудовищно и безобразно, что, вернувшись в свою комнату на постоялом дворе, Джозеф сразу засел за написание композиции, вдохновленный тем жутким криком? Композиция страшная, напряженная, звуки из виелы словно вытягивались щипцами, и одновременно с этим – легкие, быстрые, подобно щебету птиц, переливы, разбавляющие, смягчающие давящее впечатление от основной партии. Смычок порхал по струнам, пальцы вжимались в гриф, заставляли нужные звуки вязкими каплями срываться в полет. Прочь, в открытое окно, на улицу, в небо. Вместе с виелой, казалось, плакала сама душа Джозефа – словно он лишился чего-то невообразимо важного, жизненно необходимого. Он понимал, что эти чувства вызваны мелодией, он знал, что стоит ему лишь пожелать, и магия вплетется в ноты, обретет силу и вес, превратит мучительно прекрасную композицию в страшное оружие. Да, Джозеф прекрасно мог представить влияние этого заклинания. Душевные муки, отчаяние, ужас – настолько черные и беспросветные, что несчастный слушатель впадет в апатию. А особенно слабые духом попытаются покончить с собой, лишь бы прекратить мучения.
Когда Джозеф завершил мелодию энергичным крещендо, доводя напряжение до максимума и резко ныряя в давящую тишину, нарушаемую лишь его тяжелым дыханием и гулко бьющимся в груди сердцем, он с удивлением обнаружил, что на дворе глубокий вечер, а в дверях его комнаты столпилась прислуга постоялого двора. Женщины плакали без стеснения, мужчины украдкой утирали глаза рукавами. Даже на улице под окном были слышны шумные рыдания.
Нет, не дело музыканту оставлять своих слушателей в подобном расположении духа. Гордость Джозефа не позволила ему прогнать нежеланную аудиторию. Вместо этого он мысленно воззвал к своему внутреннему пламени, светлому и свежему, овевающему как теплом, так и прохладой, и вновь прижал тело виелы подбородком к плечу. В арсенале Джозефа имелось несколько легких и умиротворяющих композиций, которые помогут сбросить путы очарования предыдущей мелодии. Это успокоение требовалось и самому Джозефу, потому он не стал препятствовать магии, вплетающейся в ноты осторожно и незаметно, по капле вливающейся в движения смычка. Теплые объятия Огня сомкнулись вокруг юного мага.
Импровизированный концерт растворился в воздухе сначала болью и горечью, потом умиротворенной усталостью, спокойствием, легкостью, надеждой и, наконец, вдохновенной радостью. Когда последние отголоски слетели из-под смычка, слушатели тихонько зароптали, словно проснувшись, и разбрелись по своим делам, окрыленные магией. Хозяйка даже немного погодя прислала Джозефу сытный ужин, состоявший из великолепно приготовленного жаркого с рисом и овощами и кувшина весьма неплохого вина. Как передала служанка: «За незабываемые воспоминания». Юноша и сам ощущал, что именно имелось в виду под этими словами – он ведь тоже попал под влияние собственной магии – и если бы не жгучая потребность выплеснуть на бумагу ноты пришедшей к нему сегодня композиции, Джозеф обязательно бы поддался очарованию чистого и звонкого голоска служанки.
Но нет. У мелодии словно имелась собственная воля, и она рвалась на свободу из клети его разума. Потому маг попросил принести ему еще две свечи и сел записывать ноты. Пока не напишет, он не уснет. — Ловушка ночи, — словно из ниоткуда пришло название ровно в тот миг, когда Джозеф вывел последний ключ.
Он чувствовал себя измученным, словно кто-то вытянул из него все соки. И хотя прочитанные Очищающие и Диагностирующие заклинания не принесли видимых результатов, Джозеф все равно сильно подозревал, что такой резкий упадок сил – не просто так. Возможно, без присланной хозяйкой еды он не протянул бы эту ночь.
Но главное, что «Ловушка» больше не рвала его изнутри. Она получила свое материальное воплощение и теперь дремала сном зверя – в полглаза, в любой момент готовая броситься на врагов. Это был первый раз, когда новое произведение стоило Джозефу таких физических мучений. И на кровать он повалился не раздеваясь, не в состоянии даже забраться под одеяло. В воздухе отчетливо пахло приближающимся рассветом – или этот запах Джозефу уже приснился? Разбудил его уличных гомон и настырный солнечный луч, светящий в глаза, пролезающий меж пальцев и затекающий под веки. Голова юноши гудела как от похмелья, в комнате висел запах пыли и сгоревшего воска. Виела удовлетворенно покоилась в футляре, который с откинутой крышкой лежал на столе. Одно лишь простое прикосновение к деке, казалось, придало Джозефу сил. Голова хоть полностью болеть не перестала, но пульсация в висках точно уменьшилась. А уж после прочтения нескольких целебных заклинаний Джозеф вообще почувствовал себя счастливым человеком.
В груди его поселилась странная уверенность – сегодня обязательно что-то произойдет.
Когда юный маг уже собирался переступить порог комнаты, его взгляд упал на заботливо уложенный на кровать футляр с виелой. Секунду Джозеф пытался понять, что за предчувствие грызет его изнутри, а потом резкий порыв ветра со стуком распахнул окно, протащился сквозняком по полу, котом вспрыгнул на стол и с сухим смешком отправил несколько листов, исписанных ночью нотами, в полет.
Настолько очевидный знак проигнорировать было сложно, потому на завтрак Джозеф спускался с виелой, придерживая левой рукой футляр, ремень которого он перекинул через плечо. В специальном кармане покоились аккуратно сложенные ноты «Ловушки ночи».
Пережив за время завтрака восторг новообретенных поклонников, которые до сих пор еще не избавились от воздействия магии, Джозеф поспешил опять выйти на охоту за Песнью. Возможно, в этот раз ему больше повезет с «Малвармой».
Однако же у изменчивого Пламени обнаружились свои собственные планы на будущее одного юного мага.
Отойдя от «Пса» едва ли на полквартала, Джозеф услышал два голоса, мужской и женский. Услышал настолько отчетливо, словно они стояли у него за спиной, хотя шум улицы, отмечаемый отдельной частью сознания мага, прекрасно давал понять – от говоривших Джозефа отделяло несколько метров. И все бы ничего, однако эти голоса…
Мужской – тенор, насыщенный, с холодными нотками – он буквально пронзал юношу насквозь, оставлял после себя тянущее послевкусие и терпкое впечатление. Этот голос юный маг слышал один раз в жизни – когда некий Витольд Колхо присутствовал на концерте Джозефа в поместье мастера Аарона.
Женский голос дышал силой, в нем плескалось знание и уверенность, единственным сомнительным недостатком, переходившим в достоинство, была хрипотца – этот голос крайне гармонично сочетался с голосом мастера Колхо. Джозеф зажмурился, пережидая сотрясшую его крупную дрожь.
О, Пламя, ему придется с ними общаться. Почему, почему оба их голоса производили такое сильное впечатление? Подумать только, Джозеф совсем умудрился забыть прекрасный голос мастера Колхо.
Глупец.
Вдвойне глупец, что продолжал шагать с закрытыми глазами. Неожиданно зазвеневшая напряжением атмосфера резко отрезвила юношу. Он открыл глаза, останавливаясь и отчаянно ярко ощущая свою неуклюжесть только потому, что посмел преступить невидимую границу, от которой все прочие люди шарахались.
Первым в глаза бросился высокий – очень высокий – крупный детина, Пламя которого горело ярко и яростно, навевало мысли о кострах на берегу реки и первобытных танцах, отключающих разум. Потом Джозеф увидел и самого мастера Колхо – невысокий горбун с необычными, почти негармоничными чертами лица, но голос которого затрагивал глубочайшие струны и почти подкашивал колени. Если бы Джозеф не был так выбит из колеи своим недавним аудиальным потрясением, он бы задумался, почему столь вялое и почти застывшее Пламя дает такой оглушительный жар.
Когда же взгляд юного мага упал на лохматую северянку с ошейником раба на горле, Джозефа словно молнией пронзило – он вздрогнул от той силы, с которой неожиданно проснулась «Ловушка ночи». Она хотела к ней. Но, по закону, Джозеф не имел права ничего давать рабу без согласия его хозяина. Пауза затягивалась – по крайней мере, так казалось самому магу, потому он привычно огладил футляр коротким жестом, успокаиваясь, и обратился к мастеру Колхо.
— Доброго дня, сударь Колхо, — Джозеф неглубоко поклонился (максимальное проявление уважения к не-магу и не-аристократу) и, не дожидаясь ответа, которого наверняка не последовало бы, продолжил. – Меня зовут Джозеф Суонен, прошу прощения за мою дерзость и несвоевременность, но я лишь следую зову своей магии. Вчера ко мне пришла новая композиция, и ее материальное проявление желает принадлежать вашей рабыне, — говоря это, Джозеф вслепую вытащил листы с нотами из кармана, расправил их и протянул мастеру Колхо. – Однако лишь вы вправе решать, у кого останутся эти бумаги. Одно я знаю точно – оставить их у себя я не вправе.

Джозеф Малкольм Суонен

Сын ремесленника, создававшего различные изделия из древесины: игрушки, музыкальные инструменты, домашнюю утварь – все, что пригождалось другим и за что можно было выручить звонкую монету на пропитание. Семья была большая, шумная, сплоченная. У Джозефа было три старшие сестры, два брата, пять племянников с обеих сторон. В отличие от остальных, пошедших по стопам родителей и сосредоточившихся на изготовлении изделий из древесины и кожи, Джозеф больше любил извлекаемые из этих инструментов звуки, он заслушивался гармонией, восторгался всякий раз, когда во времена сезонных ярмарок попадал на службу в собор Всесоздателя и окунался в божественное, возвышенное пение хора, оттененное тонкими, пронзительными нотами виел, едва заметных на фоне голосов юношей, возносивших хвалу Строителю.

Когда-то давно Джозеф верил в Всесоздателя. До того момента, пока не оказался на острие меча и огня.

Это произошло быстро и одновременно с тем ужасно медленно, когда казалось, что в его распоряжении все время мира, чтобы предотвратить и уберечь. Но он ошибался. Он был всего лишь маленьким мальчиком, которому не перевалило даже за первый десяток зим, что он мог противопоставить вооруженному отряду наемников, профессиональных бойцов, не гнушавшихся вырезать мирное население, грабить и поджигать дома?

Лишь только чудесная случайность – господин маг из центральной провинции на пути по своим мажеским делам не погнушался остановиться переночевать в их небольшом тихом поселении – спасла половину жителей от смерти. Но не спасла семью Джозефа, чей двор в три дома первым попался разбойникам.

Случилось это поздно вечером, когда полная луна уже выкатила свой сырный лик на черный небосвод и холодно осветила поблекший мир смертных.

А потом полыхали языки пламени, деревянные дома занялись ярко, голодно, охотно, словно только и ждали момента посыпаться на жильцов огненным дождем и опалить всю их прежнюю жизнь колдовским пламенем, черным как сама ночь, ослепительным, ярким. Когда семья с криками вывалила во двор, заметалась в попытке затушить пожар, их поджидали острые клинки.

Джозеф не знал, что творится вокруг, его маленькое сердечко отбивало в груди болезненно быстрый ритм, волосы скукоживались от опалявшего их жара, но он продолжал бегать по горящему дому, ослепший от ужаса, способный воспринимать только удушливый, пропитанный гарью воздух, и ужасные крики его родственников, которых снаружи поджидал страшный зверь о десятка металлических зубов. В маленьких ручонках Джозеф крепко сжимал гриф своей виелы, чувствовал, как струны впиваются в ладони, как смычок разрезает кожу до крови. Сокровище, единственное, что он догадался схватить, как только проснулся от криков и жара и черного дыма.

Снаружи доносились мерзкие хлюпающие звуки, с какими обычно разрезают тушу свежеубитого зверя, но оставаться в пылающем доме сил и возможности больше не было – губы потрескались и во рту появился привкус крови, руки, ноги и лицо больно стягивало коркой ожогов.

Выбежав на блаженно холодный воздух, Джозеф налетел на вооруженного мужчину и, не удержав равновесия, упал. Струны виелы, не выдержав напряжения, с жалобным звоном лопнули, больно ударяя по рукам мальчика и рассекая их в кровь. Но Джозеф этого почти не почувствовал. Он видел только окровавленное тело матери, в широко раскрытых глазах которой читался ужас, а одной рукой она тянулась к горевшему дому, пальцы взрыли напитавшуюся кровью землю в последней конвульсии отчаяния.

Треск пламени. Крики соседей. Шипение. Звон стали. Хлюпанье сапог по красной грязи. И отдающиеся в голове эхом хлюпающие звуки вгрызающихся в плоть мечей, хруст трескающихся костей.

Но мама не могла умереть, верно? Не могла, она жива, должна быть жива, должна!

Не обращая внимания ни на что вокруг, Джозеф на четвереньках подполз к телу матери, все еще сжимая в руке бесполезную уже виелу, смычок остался лежать там, где он упал.

— Мама, мамочка, проснись… — заскулил мальчик, приглаживая растрепанные тронутые сединой волосы, поправляя сбившийся ворот платья. Полностью игнорируя рану в животе и растекшуюся алую лужу.

Голос срывался, но Джозеф начал без слов выводить мелодию, колыбельную, которую мама часто ему пела, когда он был совсем маленький. Особенная, только их одних мелодия, которую они вместе сочиняли, которая изо дня в день могла меняться. Джозеф сел на землю, положил голову матери себе на колени, начал ее укачивать, как маленькую девочку, уговаривая проснуться. Его руки никак не могли остановиться, он гладил волосы, размазывал кровь и грязь по щекам, сжимал ладони – и все это под аккомпанемент постепенно крепнувшей мелодии, которая лилась, не желала успокаиваться и замолкать.

Джозеф не заметил, когда именно руки его перестали болеть, он не заметил, когда вокруг него кругом собрались люди, он не заметил, как одни начали перешептываться, а другие – утирать слезы. Он продолжал покачиваться вперед-назад и выводить свою тихую мелодию, пока совсем не охрип.

Потом мягкие руки подняли его с земли, укутали в плотный плащ, пахнущий лесными ягодами и медом и, кажется, куда-то понесли.

Мастер Аарон, маг, заезжавший тогда к ним в городок, забрал Джозефа к себе, когда стало ясно, что в мальчике проснулась магия. Никто не возражал, поскольку самоучки всегда представляли большую опасность для окружающих.

Всю дорогу до Каренгейда, города, где маг жил, Джозеф тихо напевал себе под нос одну и ту же мелодию, и всю дорогу Аарон ощущал исходящие от мальчика волны целительской магии, все больше убеждаясь в своей удаче. Он, разумеется, не был совсем бесчувственной сволочью – не настолько он еще постарел – и потому по мере сил пытался привести новообретенного ученика в чувство. Судя по всему, немалую роль в его успехе сыграла и целительная мелодия Джозефа, потому что, попав в Каренгейд, мальчик буквально ожил.

Учитель всегда говорил ему уделять как можно больше внимания своей музыке. Он всегда утверждал, что классическая магия не захочет полностью подчиниться Джозефу, и тот должен оттачивать свое собственное мастерство. Только после того, как к семнадцати годам Джозеф досконально изучил свою необычную способность и научился создавать ситуацию, благоприятствующую написанию нового музыкального заклинания с нужными параметрами – только после этого мастер Аарон начал обучать его классической магии. К большому удивлению юноши сосредоточившись на стихии огня. У него с огнем были связаны самые темные воспоминания, из которых рождались смертельные мелодии. Огонь не был ему другом.

Но постепенно Джозеф начал слышать его гармонию. Он мог часами сидеть и смотреть в огонь, находить все новые и новые сочетания нот, до которых никогда бы сам не додумался. Воздух был слишком непостоянным и спокойным, вода – слишком умиротворенной, земля – слишком ритмичной и тяжелой. Только огонь умел увлечь за собой в танец без оглядки на опасность.

Только с огнем Джозеф мог танцевать.

И именно пламя нашептало ему слова, звуки, которыми можно было открывать запертое, успокоить зверя и отвести взгляд. Эти огненные слова Джозеф никому не говорил, понимая, что стоит кому-то другому услышать строго выверенные сочетания, как те потеряют силу. Даже учитель Аарон о них ничего не знал, потому что Джозеф всегда с большой осторожностью и тщанием относился к своим личным изыскам.

Да, классические заклинания стихийной школы, которым обучались ученики Аарона, у Джозефа удавались плохо, они требовали много энергии и сосредоточенности. Однако вскоре он наловчился незаметно для окружающих вплетать в заклинания огненные слова, и дело сразу пошло на лад.

Огонь всегда был рядом. Он был везде, куда бы Джозеф не посмотрел. Конечно, обывателям не понять, что даже в травинке есть пламя, в каждом человеке есть пламя, и не то метафорическое, о котором любят говорить воины, ощутив тень своего внутреннего источника. Огонь – основа всей жизни. Изменчивый и непокорный, он в своем танце рождал все вокруг. Джозеф однажды это понял так же ясно и отчетливо, как и то, что его зовут Джозеф Малкольм Суонен. А если все состоит из огня, то огненные слова будут действовать не только на пламя и магическую энергию.

Теория Джозефа не понравилась учителю – так уж вышло, что Аарон вопреки всему верил в Строителя, и иногда Джозефа это несказанно раздражало – и постепенно их отношения портились, поскольку Джозеф от своих убеждений отступать был не намерен.

Последней каплей стало событие, произошедшее после очередного «концерта», который по просьбе учителя Джозеф давал его гостям. Тогда он уже, наверное, полгода довольно тесно общался с Фридрихом, и постепенно между ними нарастало некое напряжение, выплеснувшееся как раз после концерта. Фридрих налетел на него в коридоре, прижал к стене, впился в губы голодным поцелуем, на который Джозеф ответил не менее голодно – неделю назад Фридрих научился говорить таким сочным баритоном, что у молодого человека чуть крышу не сносило. Самому же Фридриху явно больше нравилась тонкая бледная шея Джозефа, на которой он и принялся оставлять засосы. Совсем потеряв голову, они напрочь забыли обо всем, за что и поплатились.

Мастер Аарон застал их «на горячем», и начал поучать их, сдабривая свои возмущения заклинаниями, недостаточно сильными, чтобы всерьез покалечить, но довольно болезненными. Разумеется, слово за слово, Джозеф ответил, Фридрих добавил, Аарон взбесился еще сильнее. Когда Джозеф шепнул несколько огненных слов, и заклинание мага обернулось против собственного создателя, молодой человек понял, что ему надо срочно делать ноги.

Так он и поступил, не рискуя звать Фридриха за собой – тот слишком сильно ценил свое положение ученика мастера Аарона и хотел овладеть всеми таинствами магии, чтобы согласиться на безрассудный побег. Даже несмотря на то, что рисковал оказаться с промытыми мозгами.

Только благодаря огненным словам Джозеф успел достаточно быстро собрать все свои немногочисленные пожитки и уйти.

С тех пор он не задерживался на одном месте достаточно долго, чтобы у мастера Аарона не возникло желание наведаться в гости или послать кого-то из своих учеников, зарабатывал на хлеб то как бард, то как маг, то как целитель, и, в общем-то, жил весьма неплохо – бедным путешественником-оборванцем точно не выглядел, хотя и путешествовал исключительно пешком, время от времени набиваясь в попутчики к селянам с повозками и развлекая их игрой на виеле, если у тех возникало желание его слушать.

Но Джозеф не просто так путешествовал. Он следовал огненным словам и искал кусочки мозаики в окружающем мире, мозаики, которая бы еще подробнее поведала ему, как огонь течет в каждом живом существе и дарует жизнь. Он искал мелодию, произведение, которое позволит открывать тайны и видеть непознанное. Которое позволит понять мир. И, возможно, научиться влиять на него.

Иногда ему снились кошмары, когда пламя из ласкового и игривого друга превращалось в голодного зверя, жадно рвущего на части и опаляющего самые отдаленные частички души. Оно было тяжелым, смоляным, напитанным кровью, и всегда шло рука об руку с влажным чавканьем пожирающей плоть стали. В таких кошмарах даже огненные слова не спасали, Джозеф оставался беспомощным, один на один с яростной стихией, снова маленький мальчик с израненными лопнувшими струнами руками, которыми он пытался закрыться от невыносимого пламени.

После таких кошмаров шрамы на ладонях всегда краснели, а лик солнца казался глазом хищного зверя, который пристально следил за своей жертвой. В такие моменты Джозеф не мог видеть не то что пламени свечи – он не был в силах смотреть даже на искорки, поскольку иначе его скручивал животный ужас, а перед глазами мелькали картинки-воспоминания.

Тогда Джозеф закрывал глаза, брал верную виелу и играл, до тех пор, пока тепло солнечного света вновь не начинало казаться ласковыми объятиями возлюбленного.

Огонь тянул его. Манил. Показывал чудеса, дарил свою силу. Но и плату требовал соответственную. Сейчас это были кошмары, но кто знает, что будет потом?

Худощавого телосложения, длинные пальцы, аккуратные черты лица. Если тянул со стрижкой и отпускал волосы, его запросто могли принять за девушку. Стиль одежды перенял от мастера Аарона, и вполне был доволен, менять ничего не собирался. Темные цвета, узкие штаны, рубашка и жилет, длиннополая куртка с узкими же рукавами, плащ с капюшоном – на время пути. Вся кладь состояла из сменной одежды, виелы и инструментов по уходу за ней, еды, нескольких книг, подшивок бумаг со своими наработками, перьев и чернил.

Черные глаза, черные же слегка вьющиеся волосы, светлая кожа, которую не брал никакой загар – Джозеф мог сколько угодно находиться на солнце, он не сгорал и не мучился от жары, его не брал тепловой удар. Если, разумеется, шепнет нужное огненное слово, хотя загар к нему и так и так не приставал.

В силу своей бродячей жизни очень вынослив, но грубой силой обладает небольшой. Хотя как и большинство магов знает упражнения для поддержания тела в оптимальной для чтения заклинаний форме. Гибкий. Предпочитает вообще избегать каких бы то ни было схваток, отводя от себя чрезмерное любопытство разбойников и диких зверей. Прекрасно ориентируется в лесу, но в травах разбирается не то чтобы хорошо – понахватался то тут то там всякого, и пользуется. Продукты хранит в специальных заговоренных мешочках, потому голод ему не грозил. Охотиться не любил, оставлял этот вариант на самый крайний случай.

В поисках кусочков мозаики путешествует как по городам империи, так и по диким местам, хотя в другие страны пока не совался – сначала он должен был обойти Империю. Разумеется, многое Джозеф пропускал по незнанию, но и учиться он не забывал, даже начал практиковать с начертанием огненных слов на предметы и добился в этом некоторых успехов. Тем не менее, его главной страстью оставалась музыка. Красивые голоса. За последние шесть лет Джозеф раз десять находил людей с настолько красивыми голосами, что он почти влюблялся в них. В половине случаев это приводило к постели, причем Джозеф не делал различий между мужчинами и женщинами, ему нравились все, но особенно ему нравились их голоса.

А потом новизна пропадала, так восхищавшие его нотки исчезали, и магия растворялась, оставляя после себя светлую грусть и волнующие воспоминания.

Голос – насыщенный тенор. Поставлен, Джозеф умеет петь, аккомпанируя себе виелой. Выглядит моложе своих 27-ми лет. Взгляд живой, лицо выразительное. Боль умело скрывает. Частично потому, что обладает высоким болевым порогом, частично потому, что немножко мазохист.

В прямом смысле любит играть с огнем – сует руки в костер, зачерпывает язычки пламени, переливает их из ладони в ладонь как воду, расплескивает вокруг себя. В такие моменты в его глазах можно увидеть черное пламя, а на губах – немного безумную улыбку, совершенно не вяжущуюся с образом обычно собранного и воспитанного молодого человека.

Огонь – его жизнь и его смерть. Он родился в огне, когда умерла вся его семья. И в огонь же он вернется.

Для Джозефа огонь – почти божество. Только оно не требует от него ежедневных молитв, не требует поститься, не требует приносить себе жертвы по праздникам в строго определенные дни. Огонь всегда рядом с ним, всегда внутри него. Он каждый день возносит ему хвалу самим своим существованием. И узнай об этом церковники, наверняка спустили бы на него всех псов и искоренили как еретика и язычника. Но Джозеф помнил с детства, как правильно себя вести в присутствии священников. Он не считал зазорным склонить перед кем-то колено – вовремя пропетое тихо огненное слово, и, если его магия сильнее веры священника, тот словно не замечал молодого человека.

Были и ситуации, когда другие маги или просто существа, восприимчивые к магии, приходили, почуяв магию Джозефа. Тогда ему ничего не оставалось кроме как заявить о себе как можно громче, продемонстрировать свою музыку, очаровать вдохновенно подобранными мелодиями, чтобы ни у кого не возникло даже малейших подозрений, что у Джозефа есть еще какой-то секрет. Ему и так хватало того, что по неприятному стечению обстоятельств он умудрился потерять несколько огненных слов – их услышали и осознали другие и захотели узнать их значение.

В самый первый раз он с горем пополам сумел отбрехаться, а ко второму разу уже обзавелся книгой на _1_ языке, достаточно похожем в произношении на огненные слова, чтобы утверждать, что он, мол, учится и иногда путается между _1_ и общеимперским, потому и получаются такие странные сочетания звуков. Жаль, что даже с таким объяснением огненные слова теряли свою силу.

Джозеф при любой возможности старался подтянуть те, которые знал, и выучить хотя бы несколько слов на новых. С его идеальным слухом запомнить произношение труда не составляло, сложнее было воспроизвести, но и с этим Джозеф справлялся.

После посещения нескольких мест «с историей», Джозеф понял, что именно здесь у него было больше всего шансов найти кусочки мозаики, короткие последовательности нот, которые каким-то образом должны были потом соединиться с другими кусочками. Потому и, только придя в Термут и передохнув в таверне, Джозеф направился в «Малварму», искать следующий кусочек своей Песни. Долго там задерживаться он не планировал, главную проблему представлял хозяин дома, некто Витольд Колхо, судя по подслушанным разговорам – довольно неприятная личность. Низкий горбун, вечно таскающий посох, но двигавшийся как мастер меча. Если это тот самый Витольд Колхо, который лет десять назад присутствовал на одном из «концертов» Джозефа у мастера Аарона, то… наверное, это ничего не меняет. Но, возможно, их мимолетное знакомство в прошлом поможет Джозефу заполучить возможность найти Песнь в «Малварме».

Предрассветное время, с точки зрения северян, это нечто совершенно особенное. Тот момент, когда абсолютная тьма медленно, но верное рассеивается, с каждой минутой становясь все светлее и светлее, прозрачнее, когда ясно, что ежеутренняя победа Ахеса-громовержца не за горами, и вот-вот спадут магические оковы с Ока Богов, наложенные коварными Темными Богами. И засияет горизонт, окрашиваясь жертвенной кровью, ведь пробуждение Ока это по сути рождение. А какое же рождение обходится без боли и крови? Северяне, как суеверный народ, очень чтили момент рассвета. Каждый житель северных долин и предгорий, достигший нужного возраста считал своей святейшей обязанностью ежедневно встречать рождение Ока Богов, вознося краткую хвалу Ахесу-громовержцу за то, что в очередной раз спас свой народ, за то, что позволил Оку Богов родиться вновь и принести свой животворящий свет в мир людей. Даже будучи в рабстве.
Поэтому,  Кошка перед тем, как смежить веки попросила старую липу разбудить ее до рассвета. И мудрое дерево вняло просьбе слабого маленького человека, зашелестев листьями как раз перед рассветом, когда небо приобрело тот жемчужный оттенок, готовясь окраситься первыми каплями крови новорожденного Ока Богов.  

    Пожалуй, это было первое более менее приличное пробуждение Кошки с тех пор, как она попала в рабство. Сначала караван, где долгий сон был непозволительной роскошью, затем поединок с Колхо и Мир Духов…весьма насыщенное времяпрепровождение, но хорошему полноценному отдыху явно не способствующее. Впрочем, насладиться предрассветными часами и вознести хвалу Ахесу девушке не дали. От серой громады каменного дома-монстра отделилось два пятнышка, сию же секунду направившиеся к старой липе, стоявшей в дальнем конце двора. Кошке не нужно было гадать кто это – итак все ясно. Колхо и Тир, разумеется. Больше некому. 
Дикарка подобралась, по привычке зашарив по поясу, в поисках успевшей стать родной рукояти ножа. Привычного оружия на месте не оказалось и девушка досадливо поморщилась сообразив, что так спешила поскорее убраться из каменного дома вчера вечером, что напрочь забыла об оставленном там оружии. Не то чтобы она так уж опасалась Колхо и уж тем более Тира, но береженного, как говорится, Бог бережет. Доверять этим двоим, Кошка точно не собиралась. Черт знает, чего можно ждать от проклятых имперцев.
    Стряхнув сонную расслабленность, словно капли воды, дикарка вся подобралась, чуть наклонившись корпусом вперед, готовясь в любую минуту вскочить с облюбованного места у корней старого дерева, и подороже продать свою жизнь, если понадобиться.
    Однако, Тир и Колхо шли совершенно не таясь, брать ее в клещи не собирались, и вообще вели себя кК-то странно. От северянки не укрылось ни откровенно паршивое настроение имперца, ни совсем свежий синяк, ни свежие шрамы на теле оборотня, готовящиеся вот-вот исчезнуть. Эти двое подрались что ли? И если так, то почему Тир до сих пор жив и даже не особо пострадал? В бытность свою Харгу дикарка всякого наслушалась об имперцах, особенно часто поднималась тема рабства. Однажды, маленькая северянка видела того, кто сумел вырваться из цепких лап проклятого народа. Вернее то, что от него осталось. Кости, обтянутые желтоватой кожей обильно испещренной черными пятнами, загноившимися глубокими ранами и царапинами. Одна рука несчастного была сломана и была замотана какой-то грязной тряпкой, а когда шаманы и женщины северян сняли эти самодельные повязки, только жесткий самоконтроль и доводы разума не позволили этим людям немедленно собрать отряд и напасть на проклятых тварей, не иначе как по ошибке, называющих себя людьми. Под повязками обнаружилась нечто, когда-то бывшее локтевым суставом, сейчас представляющее из себя месиво  из осколков костей, разорванных мышц и связок, обильно сочащееся гноем и кишащее личинками трупных мух.
Страдалец не прожил долго. Ни шаманы ни женщины так и не смогли заново зажечь его искру – слишком мало сил у него осталось. Слишком много ушло на то, чтобы добраться до родных земель.
Но лицо своего земляка, сумевшего удрать от имперцев, северянка помнила очень хорошо. Вернее это было даже не лицо, а страшная маска, состоящая из черных синяков и бордовых струпьев засохшей крови. Только ярко-синий глаз сиял нестерпимой яростью в глубине оставшейся целой глазницы. Этот взгляд дикарка тоже помнила куда лучше, чем хотелось бы.
Дикарка ощерилась в зверском оскале, подобравшись – будь ее зверь с ней у того непременно поднялась бы шерсть на загривке. Но зверя не было. И это воспоминание несколько отрезвило северянку, в конце концов, глаза ее не обманывали и Тир действительно не выглядел зверски избитым. Да и остальные слуги Колхо, если подумать тоже не выглядели забитыми и  запуганными до полусмерти. Но расслабляться было еще рано.
     Занятая своими переживаниями, Кошка пропустила слова имперца мимо ушей, услышав только конец предложения, когда Колхо потребовал описание ритуала наречения имени.
     Не веря своим ушам, дикарка свирепо ставилась на имперца, точно надеясь просверлить в представителе ненавистного народа дыру, ожидая, что тот вот-вот  откажется от своих слов. Но Колхо и не думал отказываться, только проявлял все больше нетерпения. Тогда северянка перевела взгляд на небо – до рассвета оставалось чуть больше получаса, она должна успеть.
    — Ритуал наречения проводится на рассвете. – Начала девушка, переводя подозрительный взгляд с имперца на оборотня и обратно. –  В чаше смешивается кровь дающего имя и кровь принимающего имя. С первыми лучами солнца, когда первые капли крови Ока Богов окрасят небеса, дающий должен назвать имя, а принимающий выпить кровь и принять его. И тогда дающий говорит слова закрепления. А принимающий должен все это время стоять в круге, ибо ночь темна и полна ужасов. А человек без имени – лакомая добыча для Темных Богов, уже проигравших утренний бой, но еще не покинувших поле битвы.
     
Пока дикарка говорила медленно, тщательно выговаривая непривычные слова шаманского языка, то и дело сбиваясь на родную речь и язык жестов, Колхо внимательно слушал, ни единым жестом не выразив неодобрения или каких-то других эмоций, кроме утреннего раздражения.
Тир к тому времени успел принести неглубокую плошку, предназначенную для смешивания крови. До рассвета оставалось не больше трехсот ударов сердца.
Кошка подобрала сухую ветку, так удачно оставленную старым мудрым деревом, вычертила и замкнула круг. Глядя прямо в светлые, в предрассветных сумерках, кажущиеся прозрачными, глаза имперца, дикарка тщательно выговаривая каждое слово, произнесла форму наречения имени.
— Скажешь, когда там начинать – произнес имперец, вместе с Кошкой уставившись на горизонт.
Дикарка только кивнула в ответ.
Небо постепенно приобретало теплый оранжевый, даже скорее персиковый оттенок – это спадали оковы наложенные темными силами на Око Богов. Вот-вот брызнут первые капли крови, знаменующие рождение небесного светила. Северянка резко дернула головой, давая знак, что пора начинать.
  — Ахес-громовержец, услышь меня! – Начал говорить Колхо, слово в слово повторяя слова, сказанные дикаркой, полоснув лезвием по руке. В чашу полилась темная, практически черная, густая кровь.
— Аррахта да будет мне свидетелем, — на этих словах, Кошка прокусила себе запястье, вытянув руку над чашей. Теперь в плошку закапала кровь северянки, разбавляя чересчур темную и густую имперскую кровь.
— Перед рождением Светлоликого Оорхата, сына и мужа вашего, нарекаю эту женщину именем Шанту. Да будет оно служить ей защитой и оберегом от тьмы и зла до самой смерти и после до нового рождения. Да будет так.

Стоило имперцу произнести последнюю фразу и протянуть северянке плошку с кровью, как небо в считанные секунды окрасилось кроваво-красным, а на горизонте забрезжила нестерпимо-яркая белоснежная полоса. Как и положено, с первыми лучами новорожденного Светлоликого, дикарка выпила содержимое чаши запрокинув голову, жадно словно дорвавшийся до еды нищий глотая пресную, густую, отдающую металлом жидкость. Когда же пить стало нечего, северянка принялась слизывать остатки крови со стенок плошки, ловко орудуя языком и совершенно не обращая внимания на присутствующих здесь имперца и оборотня. Да и какое ей было до них дело, когда с каждой слизанной каплей в ее теле разгорался самый настоящий пожар, наполняя мышцы силой, заставляя сердце биться сильнее и чаще, подготавливая слабое человеческое тело к принятию Имени. Как только последняя капля была слизана, северянка отбросила несчастную посудину в сторону и почти в ту же секунду рухнула на колени, едва успев выставить перед собой руки, чтобы не уткнуться носом в землю. Тело начала бить крупная дрожь, сотрясая застывшую в столь странной позе Кошку, вырывая из груди хриплые протяжные стоны и гортанные смешки. Какое рождение обходится без крови и боли? Кровь она уже получила – настал черед боли. Новая волна дрожи заставила дитя северных земель повалиться на бок, свернувшись в позе эмбриона, подтянуть колени к груди и впиться зубами в костяшки на руках, чтобы не выть от боли, заживо раздирающей ее тело на части. Вытерпеть. Не сдаться. Не сломаться. Терпи, Шанту, терпи. Рождение это всегда больно, лучше терпеть эту боль, чем медленно подыхать безымянной. Терпи, северное дитя, терпи.
Перед затуманенным болью взором девушки предстало темное пятно. То и дело меняя очертания, пятно то расплывалось, становясь почти прозрачным, то вновь собиралось, становясь чернильно-черным, пока не приняло форму огромного  черного кота. Кот с любопытством воззрился на человеческое существо корчащееся подле его лап, сгорающее заживо, но не сдающееся, сквозь стиснутые зубы шепчущее -  Шанту. Шанту. Шанту.
  — А ты упорная – хмыкнул голос в голове у северянки, принадлежавший странному коту, на мгновение заглушив даже ту адскую боль, что терзала ее тело, заставляя сильнее впиваться зубами в руки, почти насквозь прокусывая кожу. – Сгодится. Носи мое имя, дитя северных земель. Да будет оно тебе оберегом и защитой.
Поднявшись на четыре лапы, кот прыгнул куда-то в пустоту, расплывшись бесформенной кляксой, постепенно исчезающей, словно чернила, смываемые водой.
 А несколько ударов сердца спустя северянка почувствовала, что лежит на земле, скорчившись в позе новорожденного и пребольно впивается в собственную руку. Хотя, по сравнению с тем, что она только что пережила эта боль не казалась существенной. Но руку все же убрала. С трудом перевернулась на спину, разминая застывшие в болезненной судороге мышцы, и издала хриплый смешок. Затем еще один. И еще. А после и вовсе залилась счастливым хохотом, с перепачканными в крови губами, искусанными и порезанными руками, она лежала на земле и смеялась, чувствуя как бурлит в крови сила ее нового имени, привыкая к новому телу, устраиваясь словно кот на домашней подстилке, топчется, царапается, крутится вокруг самого себя.
Спустя несколько ударов сердца, сила успокаивается, замирает где-то под сердцем, там, где раньше Кошка чувствовала своего зверя. Но зверя больше нет, и тоски по нему тоже нет. Это Харгу тосковала по своему зверю. А у Шанту зверя не было, Шанту сама была зверем в какой-то степени.
Северянка повернулась на бок медленно, неуверенно поднялась, словно заново привыкая к своему телу. Чуть пошатывается, но вполне себе уверенно стоит на ногах. Теперь ее зовут Шанту.

Блуждающий по двору взгляд наткнулся на Колхо и Тира, настороженно наблюдающих за ней. Ни один ни другой ничем не показали, что их заинтересовало то, что только что  происходило с Кошкой. А ей и не надо было. У нее есть имя, черт возьми! Вот теперь можно и пободаться с судьбой, надеясь выяснить кто кого поборет пусть и в роли раба. В конце концов это всего лишь пять лет. Не так уж много, если вдуматься.
Согласно кивнув на слова Колхо о том, что сейчас ей принесут поесть, северянка сделала несколько шагов, пересекая черту круга и опускаясь на полюбившееся ей место у корней старой липы. Быстро умяв принесенные припасы, северянка посвятила какое-то время разминке, восстанавливая контроль над свои телом, и к тому времени, как имперец во второй раз вышел из дома, двигалась едва ли не лучше, чем прежде.  Как раз то, что нужно, чтобы отправиться вслед за Колхо в город. Зачем – не совсем ясно, но ее это не особо интересовало, по крайней мере, пока. Оружие ей кстати так и не отдали. Новоиспеченная Шанту гневно сузила глаза, недовольно дернула уголком рта, но промолчала. По крайней мере, пока.
Оказавшись в городе, северянка куда как спокойнее отнеслась к толпам народа, кишевшего на улице, во-первых, зрелище хоть и не привычное, но все же не новое, а потому смирить свое желание убраться подальше было куда как проще. А во-вторых, вокруг имперца всегда было свободное пространство, толпа как-то незаметно рассеивалась вокруг Колхо, словно опасаясь вставать у него на дороге. Отметив этот факт, северянка тряхнула головой и в следующую секунду услышала вопрос имперца насчет волос. Однако, с ответом она не спешила, позволив себе подумать несколько мгновений.
— Нет, не запрещает. – Пожав плечами, произнесла северянка. Она, признаться и сама уже подумывала о чем-то таком. Уж очень ее внешность напоминала Харгу. Но Харгу-то больше нет, есть Шанту. И Шанту никак не должна была быть похожей на потерявшую своего зверя глупую Харгу. На волне этих размышлений, дикарка решила задать вопрос, интересовавший ее последние минут пятнадцать, не меньше – У вас здесь красят тело? Надолго. Так чтобы рисунок оставался на всю жизнь?